Рядом, в двух больших смежных комнатах живет с женой и сыном пузатый Алька, по прозвищу «Нетто», на самом деле он Альберт Сергеевич, именно так его и спрашивают по телефону, который прикреплен к стене в коридоре. Алька работает директором вагона-ресторана и подолгу пропадает в рейсах. Оказывается, до Владивостока поезд идет чуть ли не десять дней! Иногда гости звонят по ошибке три раза вместо четырех, Сергей Дмитриевич шаркает к входной двери и усмехается, обнаружив ошибку:

– Ах, вы к Бовтам? Проходите…

Это он так шутит. Бовт – фамилия Алькиной жены. В гостях у них я бываю постоянно, так как дружу с Мотей, неимоверно толстым мальчиком, двумя годами старше меня. Он все время что-то жует, а его мамаша Софья Яковлевна, наоборот, худющая, бледная и страдает желудком. Когда Нетто, вернувшись из рейса, угощает соседей слегка заветревшимися бутербродами с икрой, красной и черной, севрюгой, лососиной, сырокопченой колбасой, она никогда ничего не ест, а только грустно улыбается, поглаживая себя «под ложечкой».

У них в комнатах на стенах висят большие картины, изображающие томно разлегшихся голых женщин. Веселый Нетто называет их всех почему-то «Нюшками». С потолка там свисают хрустальные люстры, не хуже, чем в том театре, где я видел «Синюю птицу», но, конечно, послабее, чем в Елисеевском гастрономе. Этот магазин тетя Валя называет «горем семьи», так как спиртное там можно купить до десяти часов вечера.

На полу у Бовтов лежат ворсистые узорчатые ковры, а в застекленных шкафах и на этажерках стоят золоченые кружевные сервизы, получше тех, что выставлены в витрине на улице Кирова. А вот книг у них гораздо меньше, чем у Сергея Дмитриевича. Зато есть импортная музыкальная чудо-машина: нажимаешь кнопку – и черная пластинка сама по специальному желобку катится и ложится на байковую поверхность вертушки, а затем патефонная головка с иголкой сама собой опускается на вращающийся диск. И комнату заполняет музыка, но не советская – а джаз, от которого хочется бегать, бесясь, по комнатам.

– Не носись там с Мотькой! – строго предупреждает тетя Валя. – Раскокаешь кузнецовский фарфор – до смерти не расплатимся…

М-да, удивительная семейка: у одного марка стоит как автомобиль, у другого – блюдечко такое, что цены не сложишь!

Сколько я себя помню, Сергей Дмитриевич всегда был с Алькой в ссоре, даже не разговаривал с сыном. Общались они через Мотьку или Софью Яковлевну, хотя, как я понял из обмолвок взрослых, разрыв произошел именно из-за того, что Нетто женился на «ростовской разведенке», с которой познакомился в рейсе. Сиротин-старший даже не пришел к ним на свадьбу в ресторане «Метрополь», а младший в отместку записал Мотьку на фамилию жены – Бовт. Впрочем, дядя Юра объясняет все иначе: Сергей Дмитриевич хотел, чтобы сын тоже стал инженером, но тот, отчисленный из института за прогулы, пошел работать железнодорожным официантом. А еще раньше, в молодости, он спер у отца и, сбежав в Ялту, промотал редкую марку, каких в мире всего несколько штук.

За такое, конечно, можно обидеться. Когда вредитель Сашка нашел мой кляссер и, решив мне помочь, разодрал блок «Беловежская пуща» на отдельные марки, которые аккуратно рассовал по слюдяным карманчикам, я навешал ему от души и не разговаривал потом с ним неделю. Но с другой стороны, Сергей Дмитриевич очень добрый. Иногда он дарит мне вскрытые проштемпелеванными конверты, их надо немного подержать над кипящей кастрюлей, а когда марки «отпарятся», осторожно просушить их теплым утюгом. Благодаря соседу-коллекционеру у меня есть теперь целых четыре английские королевы, красная, синяя, зеленая и розовая!

В общем, я так и не понял, из-за чего рассорился отец с сыном. Возможно, Сергею Дмитриевичу не нравился его образ жизни, старый инженер частенько предупреждал, что передачи в тюрьму носить Альке не намерен, а коллекцию свою завещает государству. Нетто, по моим наблюдениям, вернувшись из рейса, пребывал в двух состояниях: он или веселился, шумно пил вино, выстреливая пробки в форточку, зазывая и угощая соседей, или же, повязав голову мокрым полотенцем, сидел за ломберным столиком и щелкал деревянными счетами, перебирая кипу разлинованных бумажек, придавленных сверху бронзовой «Нюшкой». Бумажки называются «накладными». Почему? Куда их накладывают? Странный все-таки наш русский язык!

В часы подсчетов Альку злил любой посторонний шум, и все ходили на цыпочках. Только дядя Юра позволял себе разные шуточки, вроде вопроса:

– Когда вниз головой будешь бросаться, банкрот?

Да еще Сергей Дмитриевич на полную громкость нарочно заводил на своем древнем проигрывателе с раструбом арию «Люди гибнут за металл!». Софья Яковлевна робко стучала в его дверь, умоляя убавить звук, но тщетно.

– Болеет, говоришь? – не снимая дверной цепочки, в щель осведомлялся инженер. – Знаем мы эти болезни!

Дядя Юра иногда под неодобрительные взгляды тети Вали объяснял, смеясь, что у Нетто два недуга и оба птичьего происхождения. Один называется «перепел», а другой – «три пера». Ну, с первым все понятно, это от слова «перепить». Но со вторым я так и не разобрался, а главное – никто из взрослых не хочет объяснить, в чем секрет, хотя обычно их хлебом не корми, дай растолковать ребенку значение какого-нибудь редкого слова.

И все-таки веселился Нетто чаще, чем грустил.

Алька и дядя Юра – оба страстные болельщики, не пропускают ни одного матча по телевизору, часто ходят на стадион «Динамо». Как-то они взяли меня с собой, но я так и не понял, почему сорок тысяч человек ревут и бесятся из-за мотающегося по полю мяча… Давным-давно, еще в молодости, соседи-приятели дали друг другу прозвища, использовав фамилии знаменитых советских футболистов – Нетто и Башашкина. Клички прилипли, иногда даже по телефону кто-нибудь спрашивает:

– Нельзя ли пригласить к аппарату гражданина Башашкина?

А дядя Юра порой отвечает, если Алька в рейсе:

– Нетто нету…

Обычная картина: веселый пузатый сосед врывается без стука в комнату Батуриных:

– Башашкин, «Кони» вышли в финал! Кирнём?

– Немедленно вспрыснем! – вскакивает с дивана дядя Юра к неудовольствию тети Вали.

– Алик, Юре завтра на службу! – строго выглядывает из-за ширмы бабушка Елизавета Михайловна.

– Наркомовские сто граммов, не больше! – успокаивает Нетто.

– Умоляю, мальчики, только не заводитесь!

– Клянусь! Да поразит меня ОБХСС!

– Капустинского надо позвать! – предлагает Башашкин. – Он ставил на «Динамо». Вот пусть теперь и бежит на угол.

– Я стучал ему в дверь. Молчит. Видно, деньги, подлец, считает.

И, конечно, всякий раз они заводились, да так, что квартира ходила ходуном. В этом состоянии приятели придумывали и вытворяли самые разные штуки, в том числе и со мной, несмышленышем. Однажды, мне было лет пять, не больше, друзья решили поставить меня в караул возле уборной, которая расположена справа от входной двери, прямо перед общей кухней, а из нее, кстати, можно попасть на черную лестницу, спускающуюся во внутренний дворик.