— Да при чем здесь внук? — без какой-либо амбиции, поникшим голосом огрызнулся генштабист. — Неужели действительно раньше?

— Вот в этом можете не сомневаться.

— Странно, вы любого нашего генерала-офицера спросите: все уверены, что настоящий развал Союза начался с предательского суверенитета Украины!

— Ничего странного, просто у вас, у русских, таким странным образом устроена национальная память. Пусть ваши генералы молят Господа, что в Киеве руководители оказались слишком нерешительными, иначе мы бы тогда же, в июне прошлого года, объявили о существовании Советского Союза, но уже без России, со столицей в Киеве.

— Ну да?! — впал в изумление генерал. — Еще чего?!

— Кстати, такое стремление в рядах украинских военных, как и в части партноменклатуры, действительно существовало; тут же вспомнили о намерении незабвенного генсека Хрущева перенести столицу из провинциальной Москвы — в «матерь городов русских». А еще напомните своим генералам, что такой же суверенитет в прошлом году успел объявить целый ряд ваших кровных федералов, как то: татары, калмыки, башкиры, чуваши и прочие ваши бывшие «автономщики»[11]. Вся Россия, вон, вразнос пошла, а вы по-прежнему все на украинцев валите.

И дело было даже не в том, что «исторически» полковник оказался прав. Старый Чекист обратил внимание, что генерал и полковник уже пикировались между собой, как представители разных государств. К тому же далеко не братских. С этим-то, считал Корягин, как раз и следовало кончать.

Соглашаясь на соратничество с шефом госбезопасности, Кремлевский Лука четко представлял себе, что их союз направлен против Президента. И в этом был его шанс. Получалось все как нельзя лучше: он, Лукашов, выступал в роли спасителя Отечества и в то же время получал возможность убрать Русакова с политической арены легальным и праведным путем, безо всяких там закулисных интриг, которые могли длиться годами.

Но не был бы он Лукой Лукашовым, если бы не позаботился о двойной страховке. Явно предавая своего компаньона по будущему гэкачепе, он, по старой дружбе, советуется с Президентом. Нет-нет, не из каких-то там подковерных соображений, а исключительно по старой дружбе: «В духе партийного товарищества, — как он любил выражаться, — исходя из принципиальных соображений партийного подхода к создавшемуся положению».

Отточенный за полстолетия партийно-демагогический сленг позволял им обоим любую, пусть даже самую заурядную, банальную мыслишку преподносить как «партийную линию» или как «мнение» партийных, а то и народных масс.

Впрочем, к моменту развала Союза у компартийной номенклатуры уже существовал не просто сленг, а некий особый язык — со своими идиомами, традиционными значениями и прозрачными намеками и подтекстами, как то: «есть мнение»; «товарищ не понимает»; «мы тут посоветовались, и я решил»; «по настоянию партийных низов и прислушиваясь к голосу народа»; «в противном случае нас не поймут»… За каждым из этих выражений просматривались не только стиль работы партноменклатуры, но и ее демагогические каноны, порожденные многолетним опытом самосохранения.

Теперь уже Корягин не исключал даже того, что не входить в состав «чрезвычайки» Кремлевскому Луке посоветовал сам генсек-президент, решив для себя: «Хоть друг этот и продался врагам перестройки, но пока что его следует попридержать “при ноге”, а заодно удержать на плаву. Иначе место Кремлевского Луки в государственной иерархии займет нынешний глава Российской Федерации. Или кто-то другой, который еще похлеще…»

Корягин взглянул на часы. Шел пятый. Время сдвинулось с мертвой точки и действительно полетело, как на рассвете перед казнью.

За чернотой стекла уже угадывались первые проблески рассвета, и Корягину захотелось выбраться из здания, из территории Кремля, и податься утренней Москвой куда-нибудь к прудам, на берег реки, на Воробьевы горы, или же попросту отправиться к себе на дачу, чтобы, забыв обо всем, что здесь происходит, хорошенько выспаться.

А что, в конце концов в его «конторе» все в порядке. Там никто не бунтует, никто никого не предает и не подсиживает. Остальное же его не касается. Для этого существуют генсек-президент, премьер, спикер…

Соблазну странника он не поддался только потому, что понимал: решаться все как раз будет нынешним утром, причем в первые же часы после объявления по радио и телевидению о введении «чрезвычайки» и создании Госкомитета по чрезвычайному положению. Именно тогда будут поставлены на кон судьбы страны, партии и конечно же его собственной «конторы».

Только недавно Старый Чекист перечитал повесть о генеральском заговоре против Гитлера. Так вот его просто-таки поразила бездарность германских генералов, не сумевших организовать переворот, успех которого был, по существу, предрешен, даже несмотря на фантастическое спасение фюрера. Эта повесть заставила его задуматься. Тогда в руках немецких генералов — Бека, Ольбрихта, Штюльпнагеля, Фромма… — было все: войска, штабы, полиция, курсанты военных училищ… Но не было лидера, ярко выраженного волевого лидера, и не было решительности.

Лидер — и решительность — вот что способно обеспечить успех всякого путча, всякого переворота! Но есть ли реальный, влиятельный, зримый для страны, для народа, лидер у них, гэкачепистов? В том-то и дело, что его нет. Уже через несколько часов вся страна будет говорить о том, что Ненашев всего лишь марионетка в руках закулисных заправил переворота, которыми конечно же являются он, Корягин, и Лукашов. А вот что касается генсек-президента Русакова…

Не только для миллионов рядовых граждан страны, но и для журналистов и политических аналитиков еще долго будет оставаться загадкой: так все-таки знал Президент об этом путче или не знал? Действительно ли Русакова взяли в доросской резиденции под домашний арест, или же все это была инспирировано им самим, чтобы позволить КГБ и войскам навести порядок в стране без его видимого участия и даже присутствия? Являлся ли организатором путча сам Президент, или же его заставили примкнуть к нему уже во время поездки группы гэкачепистов в Крым, в резиденцию главы государства?

Не зря в свое время его, Корягина, гитлеровский коллега Гейдрих слишком рано и невовремя сгинувший в Чехословакии, стоически призывал, да что там, заклинал: «Вперед, за вожаком!» Так что во всех революционных ситуациях прежде всего возникал один вопрос — выбора вожака. После Ленина в компартии его больше не было. Не родился, не воспитали, не проклюнулся из гущи партийных масс. Если иметь в виду истинного вожака, а не диктатора Кобу-Сталина, который, конечно же, сыграл и свою положительную роль в формировании коммунистического режима, определил его истинное лицо, его каноны, принципы его существования.

* * *

Возможно, книга о заговоре против Гитлера попалась шефу госбезопасности под руку накануне кремлевского лжепутча совершенно случайно. Когда-то он уже читал ее, а теперь вот как бы по новой… Но, может быть, в этом тоже угадывается перст судьбы? Во всяком случае, дня три назад он вынужден был вновь обратиться к ней и перечитать на сон грядущий. В конце концов генералы-заговорщики в какой-то степени являлись союзниками кремлевских сталинистов. И не было ничего зазорного в том, чтобы извлечь их уроки. Так вот главный из них заключался в том, что ни одному заговорщику не позволительно упускать время.