В сравнении с ее прошлыми дружками Геннадий значительно выигрывал — он казался надежным, серьезным, положительным. Хотя, конечно, он не был ангелом: иногда манеры его были достаточно грубы, речь резка, а поступки, с ее точки зрения, необъяснимы: мягкий в одних вопросах, он был тверд и непреклонен в других. Но его обезоруживающая улыбка и какое-то скрытое обаяние быстро снимали возникающее иной раз между ними напряжение и обиды. Все это Зоя, не привыкшая подолгу размышлять о людях и их поступках, ощущала скорее инстинктивно, чем осознанно. И потому не пыталась разобраться, что стоит за их взаимной симпатией: дружеские отношения, личная привязанность или за всем этим кроется нечто большее.

Сегодняшней ночью в постели Зоя вновь надумала преступить однажды обозначенную Генкой черту. И вызвано это было отнюдь не вспыхнувшей в ней страстью, а страхом. Страхом, что он бросит ее, спасует, оставит одну. Чисто по-женски она хотела укрепить их отношения, упрочить их, привязать его к себе понадежнее — нитями интимной близости.

Она осторожно запустила свою маленькую ладошку под его футболку, нежно касаясь груди.

— Геныч… — нерешительно сказала она, не зная, с чего начать осаду этой неприступной крепости.

— М-да?

— Я не могу уснуть.

— Зато я смогу, если ты перестанешь меня щекотать.

— Я не щекочу. Я тебя… ласкаю.

— Х-м. Этого только не хватало.

— Да! Тебе, я считаю, не хватает женской ласки.

— О! Какие ты, оказывается, слова знаешь! А я думал, что с твоего язвительного языка могут слетать только оскорбления.

— Ну зачем ты так?

— Спасибо, что печешься обо мне. Только женская ласка мне не нужна, и сейчас я хочу спать.

Зоя умолкла, не зная, что говорить дальше, но руку все же не убрала. Прошло минут пять, оба лежали не дыша. Зоя, ободренная его неподвижностью, решила продолжить свою чувственную, как она считала, атаку:

— Не может быть, чтобы тебя вовсе не интересовали женщины. Однажды ты не ночевал дома. Где ты был?

— Что за глупый допрос?

— Нет, правда! Ты был у женщины? Почему ты мне никогда ничего не рассказывал, была у тебя любовь или нет? Сколько девушек у тебя было? Как у тебя с ними складывалось?

— А ты никогда и не спрашивала. И немудрено. При твоем легковесном отношении к окружающим… Ты даже толком о своей родне ничего не знаешь… Живешь только собой!

— Ну хорошо, сейчас спрашиваю.

— Нашла время!

— Да, самое время, — самоуверенно и горячо отозвалась Зоя. — Мы с тобой в одной постели лежим…

— Зато я от тебя за период нашего знакомства наслушался о твоих… х-м, как бы это сказать… кавалерах, — с каким-то непонятным чувством сказал Геннадий.

— Я никогда ничего от тебя не скрывала. А ты — замкнутый!

— Не привык болтать попусту.

— А ты поболтай! Давай поговорим о тебе!

— Нам завтра рано вставать, день предстоит сложный, давай спать!

Зоина рука стала медленно спускаться по его груди, коснулась живота. Дыхание Геннадия едва заметно участилось. Зоя, обрадованная, что какая-никакая реакция все же есть, совсем осмелела, продолжая осторожно и легко его поглаживать.

— Ты ведь знаешь, что ты мне всегда нравился…

Ответом ей было молчание.

— Ты… симпатичный. Даже приятный. Мне очень нравятся твои волосы. Это ничего, что ты старше на восемь лет. Мой дед говорит, что мужчина должен быть обязательно старше женщины. А я к его словам прислушиваюсь. И потом, ты умный. Какой ты умный, Геныч! Рядом с тобой я иногда себя чувствую полной профанкой! Ну… не совсем полной, конечно, — подумав, уточнила она. — И очень даже хорошо, что ты по дискотекам и по тусовкам не ходишь. Хотя в твоем возрасте…

Генка внезапно и совсем неожиданно для Зои расхохотался. Он смеялся сначала тихо, короткими, давящимися смешками, а потом чуть ли не в полный голос. Смех его показался Зое непонятным, нелепым, обидным — она разозлилась и убрала свою руку из-под его футболки.

— Что смешного-то?! Я, можно сказать, чуть ли не в любви ему тут признаюсь, а он! Ненормальный, чтобы не сказать больше!

Смех Геннадия постепенно стихал, он стал вытирать навернувшиеся на глаза слезы и примирительно сказал:

— Не умеешь ты, Зоя, признаваться в любви! Если ты так всем своим кавалерам в любви признавалась, то я не удивляюсь, почему они тебя бросали.

— И вовсе они меня не бросали! Это я от них уходила! — сердито парировала Зоя. И неожиданно вкрадчиво, с новой надеждой в голосе: — Может быть, ты меня научишь, как надо о любви говорить?

— Нет! — вдруг жестко и совершенно серьезно ответил Геннадий.

— А жаль, я бы послушала… Ну хорошо, оставим любовь. Неужели ты меня ни капельки не хочешь?

— Мне не нужны ни секс, ни любовь из благодарности.

— О чем ты?

— Думаешь, я ничего не понимаю?! Это у тебя такая форма расплаты, да? Твои порывы обусловлены только тем, что ты иначе не видишь способа сказать мне спасибо. Примитивизм какой-то… как в дешевом кино. Поверь, в такой форме благодарности я не нуждаюсь. Сначала ты пыталась переспать со мной за то, чтобы я тебя приютил, когда тебе некуда было идти. Теперь — чтоб я помог тебе выпутаться!

— А почему ты все это делаешь? Почему? Может, я тебе все-таки нравлюсь? — Зоя инстинктивно почувствовала в его словах какую-то затаенную горечь, глубоко спрятанную обиду и продолжала наступление. Но Геннадий внезапно решил оборвать это выяснение отношений:

— Нет. Я сделал бы то же самое для любого приятеля. Тем более для девушки, попавшей в беду. Даже для такой беспринципной, как ты. Спокойной ночи, — сказал он и отвернулся, укутавшись в одеяло.

Зоя от неожиданности опешила. Отверженная, она осталась лежать на своей стороне постели, не зная, что делать, как реагировать на его отповедь. Раздраженная неудачей, она нашла обычный для себя выход и насмешливо и презрительно бросила ему в спину:

— Ты просто неуверенный в себе кретин!

Он даже не шевельнулся. Генкино молчание только распаляло ее досаду. Задетая гордость захлестнула весь прежний расчет — Зое уже было все равно, что будет завтра. Ей захотелось обидеть его еще больше, и потому она понесла первое, что приходило в голову:

— Слишком правильный, да? Безупречный? Да ты… ты… пень! Ты импотент! Великовозрастный болван! Маменькин сынок! Самодовольный, напыщенный олух! Ханжа несчастный! Чистоплюй. Мямля. Ты… тщеславный графоман!

Тут Геннадий резко вскочил с постели — вынести посягательства на свой профессионализм он уже не мог — и заорал, бегая по комнате:

— А ты эгоистичная, ничего не видящая дура! Люди для тебя — пустое место! Ты обращаешься с ними как с куклами: захотела — взяла одну куклу, не захотела — бросила, взяла другую! Для тебя не существует правил, тебе наплевать на других, на то, что они думают, что чувствуют, что переживают. Ты даже не понимаешь, что можешь кого-то ранить! Есть только ты — центр вселенной, беззаботная пташка и никудышная…