Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я уже на четвертой ступеньке, – шептал он.
– Теперь на пятой…
– На шестой! Слышишь, ты, Нечисть?
Молчание. Темнота.
Боже правый, подумал он, надо бежать во весь дух, выскочить под дождь, там светло!..
Нет!
– Седьмая! Восьмая.
Сердце билось под мышками и в паху.
– Десятая…
У него дрогнул голос. Набрав полную грудь воздуха, он…
Захохотал! Вот так-то! Захохотал!
Как будто разбил стекло. Страх рассыпался вдребезги, разлетелся в разные стороны.
– Одиннадцать! – кричал он. – Двенадцать! – И еще громче. – Тринадцать! – С гиканьем. – Четырнадцать!
Как же он не додумался до этого прежде, когда ему было шесть лет? Просто добежать до самого верха и своим хохотом извести Нечисть раз и навсегда!
Последний, заветный прыжок.
– Шестнадцать!
Вот и площадка. Его душил смех.
Он ткнул кулаком прямо перед собой, в густую холодную тьму.
Смех оборвался, в горле застрял вопль.
Он вдохнул зимнюю ночь.
«Почему? – эхом донеслось из другого времени. – За что? В чем я виноват?»
Сердце остановилось, потом застучало с новой силой.
В паху пробежала судорога. Обжигающий залп горячей жидкости – и по ногам заструился постыдный ручей.
– Нет! – закричал он.
Потому что коснулся пальцами чего-то такого…
На чердаке поджидала Нечисть.
Она волновалась, что он где-то пропадал.
Она так долго ждала…
Чтобы он вернулся домой.
Стояла та самая осень, когда на дальнем берегу Гагачьего озера нашли подлинную египетскую мумию.
Как она туда попала и сколько ждала своего часа, никто не знал. А она и не пряталась – лежала себе в просмоленной ветоши, лишь слегка тронутая временем.
Накануне был день как день: багряные кроны деревьев роняли отгоревшую листву, в воздухе плыл острый перечный запах, а двенадцатилетний Чарли Флэгстафф, выйдя на середину безлюдного переулка, мечтал, чтобы с ним произошла какая-нибудь значительная, увлекательная, невероятная история.
– Эй, – воззвал он к небу и горизонту, ко всему белому свету. – Я жду. Ну!
И все равно ничего не произошло. Тогда Чарли, взрывая башмаками вороха сухих листьев, побрел на другой конец города и остановился на самой большой улице, перед самым большим домом, куда приходили все жители Грин-Тауна, если у них что-то не ладилось. Чарли хмурился и переминался с ноги на ногу. У него явно что-то не ладилось, только он не знал, что именно и до какой степени. Поэтому он просто зажмурился и прокричал в сторону окон:
– Полковник Стоунстил!
Парадная дверь мгновенно распахнулась, будто старик уже давно стоял на пороге и, как Чарли, ожидал чего-то необыкновенного.
– Чарли, – сказал полковник, – в твоем возрасте положено стучаться. Интересная у ребят манера – непременно кричать с улицы. Давай-ка еще разок.
Дверь захлопнулась.
Мальчик вздохнул, поднялся на крыльцо, робко постучал.
– Чарли Флэгстафф, ты ли это? – Дверь отворилась. Полковник высунул голову и прищурился, глядя сверху вниз. – Я, кажется, ясно сказал: непременно кричать с улицы!
– Ничего не понимаю, – окончательно расстроился Чарли.
– Погодка-то какая. Красотища! – Полковник шагнул в осеннюю прохладу, держа по ветру внушительный нос-колун. – Ты что, не любишь это время года, дружище? Прекрасный, прекрасный день! Верно?
Обернувшись, он вгляделся в бледное мальчишеское лицо.
– Можно подумать, сынок, у тебя все друзья разбежались и собака сдохла. Что случилось? На следующей неделе в школу?
– Ага.
– Да и Хеллоуин еще не скоро?
– Через полтора месяца. Ждать и ждать. А как вы думаете, полковник… – вздохнул мальчик совсем горестно, уставясь вдаль на осенний город, – почему у нас в городе ничего не происходит?
– Так уж и ничего – завтра, к примеру, День труда[66]: праздничное шествие, семь автомобилей, мэр, возможно, фейерверк… э-э-э… – Полковник осекся: этот унылый, как счет от бакалейщика, перечень его ничуть не вдохновил. – Тебе сколько лет, Чарли?
– Тринадцать. Скоро будет.
– Да, в тринадцать жизнь идет наперекосяк. – Полковник закатил глаза, перебирая зыбкие воспоминания внутри черепной коробки. – В четырнадцать – и вовсе заходит в тупик. В шестнадцать – хоть ложись да помирай. В семнадцать – конец света. А там терпи лет до двадцати, чтобы дела пошли на лад. Скажи-ка, Чарли, как человеку накануне праздника дотянуть хотя бы до полудня?
– Это вам лучше знать, полковник.
– Чарли, – произнес старик, избегая пристального мальчишеского взгляда, – я могу переставлять политиков, больших, что твои боровы, могу двигать скелетами в музее городской ратуши, могу заставить локомотивы подниматься в гору задним ходом. Но как быть с мальчишками, у которых перед осенними праздниками плавятся мозги от последней стадии Пустой Безнадеги? Впрочем…
Полковник Стоунстил, воздев глаза к облакам, просчитал будущее.
– Чарли, – произнес он наконец, – мне не безразлично твое настроение, мне не все равно, если ты лежишь на заброшенных рельсах и ждешь поезда. Вот что… Держу пари, в ближайшие сутки город Грин-Таун в штате Иллинойс, с населением в пять тысяч шестьдесят два человека и тысячу собак, изменится до неузнаваемости – ей-богу, чудесным образом изменится к лучшему. Если я проспорю – с меня полдюжины шоколадок, а если проспоришь ты – подстрижешь мою лужайку. По рукам? Спорим?
– Вот это да! – Чарли, сраженный наповал, затряс руку старика. – Спорим! Полковник Стоунстил, я знал, что вы все можете!
– Ничего еще не сделано, сынок. Лучше посмотри туда. Город – Красное море. Я повелеваю ему: расступись! Мы идем![67]
Старик, чеканя шаг, направился в дом; Чарли побежал следом.
– Итак, Чарльз: либо на свалку, либо на погост. Куда?
Полковник повел носом сперва в сторону той двери, за которой скрывалась земляная сырость погреба, затем в сторону той, что вела на сухой деревянный чердак.