– …как бальзамированное тело?

– Да! О Господи, неужели до тебя можно достучаться?!

Дарья импульсивная. В тот первый раз, когда Яна вытянула Адама из лаборатории «знакомиться», она предупредила:

– Дарья хорошая, но такая эмоциональная. Так что не дергайся, если чего.

Адам старался не дергаться. И старается до сих пор, хотя иногда сложно.

– В таком случае элемент бальзамирования приобретает ритуальную окраску и укладывается в концепцию девиантного поведения преступника?

Это должно ее разозлить. Эмоции похожи на качели. Почему бы не толкнуть их в другую сторону?

– Да.

– Тогда в нее уложится и причина смерти. Я надеюсь, что результаты анализов подтвердят наличие у Красникиной высокоагрессивной лимфомы Беркитта на фоне выраженного имуннодефицита.

– У нее был СПИД?

– Нет. Не знаю. Не похоже. Дефицит иммунитета может быть вызван различными факторами, в том числе и генетической предрасположенностью. Например, в результате близкородственного скрещивания, как у Батори. Обострение вследствие гормональной нестабильности препубертатного периода стало фактором, запустившим обе болезни. Мистичность алогична при наличии логического объяснения.

– Заткнись.

Она все-таки вспыхнула. Схватила сумку, попятилась, пока не уперлась в дверь.

– Если бы ты знал, как я ненавижу твою логику! Твое… твою дубовость!

Адам знал. И это знание поможет ему сегодня. Он посмотрел на часы, отметив, что в запасе имеется тридцать минут. Хватит, чтобы изложить некоторые соображения по делу. Оставалось надеяться, что в конечном итоге лист все же попадет в руки Дарьи.

Почерк у Адама скверный, Янка смеется, что он пишет, как кура лапой. И что лучше иероглифы расшифровывать, чем Адамовские письмена. Лист быстро заполнялся кривоватыми строками. Поставив точку, Адам перечитал и сделал приписку.

«Дарья, пожалуйста, соблюдай осторожность».

Он сложил лист, сунул его в конверт, надписал адрес и, спустившись в зал, передал курьеру. Ольга уже ждала. Как и положено невесте, она была в белом.

Степушка стоял у порога квартиры и скребся в дверь. Звонок не работал, а стучать было больно. Он совсем уж было решился уйти, убедив себя, что Марьянушки нету дома, но тут за дверью заворочалось, заскрипело, а после и вовсе что-то хрустнуло, словно на стекло наступили.

– Открывай! – взвизгнул Степушка, крестясь. И пригрозил: – Милицию вызову!

Воображение нарисовало ему вора, застывшего в ужасе. Вор был худоват и бледноват, он трясся, прижимая к груди коробку с Марьянушкиным хрусталем, и думал о том, что вот-вот будет схвачен.

Но дверь открыли.

На пороге возвышался мужик двухметрового росту. Блестела масляно бритая голова, бугрились мышцой руки, на левой синела татуировка.

– Чего тебе? – гулким голосом поинтересовался он, почесывая татуировку.

– М-марьяну.

Марьянушка протиснулась под рукой ужасного типа. Она виновато улыбалась.

– Это Федор. Федор – это Степан. Федор мой… друг.

Лапища сдавила пухлое Марьянушкино плечико, и та захихикала.

– Мы вместе работаем. А Степан – сосед мой. Он, верно, решил, что грабят, правда?

Степушка кивнул, не в силах отвести взгляд от квадратной физии, на которой застыло унылое выражение Степушкиной скорой смерти.

Вот тварь! Сразу с двоими роман закрутила. Небось выбирать думала, рядилась, который лучше. Сказать этому, что ли? Степушка заглянул в тусклые глазенки и передумал.

– Я… я тогда, пожалуй, пойду?

– Иди, – буркнул мужик, отодвигая Марьянушку в квартиру. Хлопнула дверь, заскрипел пол, натужно захихикала Марьянушка. Но вскорости смех растаял, сменившись звуками иными, от которых Степушку вбило в краску.

– Господи, спаси и помилуй, – сказал он двери, осеняя себя крестным знамением.

Произошедшее душило сердце несправедливостью, а в носу свербели слезы. Он же со всею душой к ней! И сбежать хотел вместе. И домик придумал с садом яблоневым, грядочками и гамаком, в котором станет отдыхать, природою любуясь. Непрошеная слеза скользнула по щечке прямо на губу.

– И по какому поводу рыдания? – поинтересовалась наглая девка, наблюдавшая за Степушкой с живейшим интересом. И давно она там стоит? Много ли видела?

Степушка поспешно вытер слезу и повернулся к девке спиной.

– Да ладно, с кем не бывает?

Степушка побежал по лестнице, силясь добраться до квартиры и захлопнуть дверь. Небось станет ломиться, так он милицию вызовет. Вызовет, и все тут!

Девка догнала, обогнала и стала поперек проходу, вперев руки в бока. Выглядела она злою. И левый глаз нехорошо прищурился, правый же глядел прямо в Степушкину душу.

– Знаешь, а я понимаю, почему она ту тушу выбрала, – сказала девка, упираясь пальцем в Степушкину грудь. – Потому что с тобою жить – себя не уважать. Ты же слизень обыкновенный. Трус. Мямля и…

– Заткнись! – взвизгнул Степушка, отступив на ступеньку. И потом еще на одну. Но теперь он оказался ниже девки. Он пялился на полоску белой кожи, которая просверкивала между свитером и брюками, и думал, что если девка не убралась, то снова станет мучить вопросами.

– Не-а. Поговорим?

– Я уже говорил с тобою!

Она наклонилась, положив руки на Степушкины плечи, и тряхнула, ласково пропев.

– Троих человек убили, гнида. Троих. А ты кочевряжишься.

– Я…

– Тебе не страшно? Ты думаешь, что самый хитрожопый, так? Что по-любому вывернешься и свое поимеешь? Сколько тебе заплатили?

– Уйди!

– А сколько бы ни заплатили, тебе мало будет. Или он, тот, который убивал, решит, что тебе мало. И тогда он придет за тобой…

– Она!

Сказал и онемел. Тело вдруг стало легким-легким, как будто внутри Степушки родилась и расправила крылья душа.

– Пойдем! – Легкость принесла решимость, Степушка стряхнул руки девки и, протиснувшись мимо нее, открыл дверь. – Давай. Если говорить, то там.

Ухало в груди сердце, и собственная храбрость пугала сильнее, чем до того – страх.

– И с чего это ты передумал?

– С того. На кухню иди. И тапочки надень, я полы помыл.

Пахло свежестью и радостью, ясность душевная пьянила, словно вино, и казалось таким странным, что Степушка прежде не понимал всего того, что вдруг понял сейчас. И что прозрение случилось не в храме, под заботливыми взглядами святых угодников, а на заплеванной лестнице, у квартиры любовницы, женщины, в сущности, несчастной…

Ломило невыносимой печалью к уже умершим и к еще живым. Свет в очах застил грязь кухоньки, и Степушка часто моргал, чтоб разглядеть хоть что-то. Девка – какое усталое у нее лицо – села на табурет и руки положила на колени ладонями вверх, точно милостыньку просила.