Скоро лето покатится в осень, и наедет в полюдье кременецкийкнязь, хозяин здешних земель. И я уйду с ним. А с Братилы какая защита? Самомуприсмотр нужен. Печище радо было приветить ведуна, умеющего заговорить скорбныезубы, унять колючую боль в животе. Но после ссоры с Ласом к нему пойдут толькопри последней нужде. Воля Ласа – воля всего рода. Это закон.

Я возвращался лесом, неся на плече славно потрудившегосякречета. Где-то здесь, в чаще, обитал волхв куда могущественнее Братилы. Может,Бра-тила ещё станет таким к зрелым годам, а может, и не станет. Кузнец, скоторым я водился, рассказывал мне про великомудрого деда. Рассказывал, а самозирался…

Будто раз в одном селе, не в Печище, люди сеяли хлеб. Итут-то, куда как некстати, пошла-полезла из-за края земли громадная синяя туча.Быть жестокому холодному ливню, если не граду!

Тогда-то приметили волхва, сидевшего на краю поля…

Вот вылетел из лесу, со стороны тучи, серый конь под седокомв сером, как дождевая завеса, плаще:

– Батюшка, дозволь! Ведун отвечал спокойно:

– Не дозволю.

Страшно крикнул вершник… Хлестнул серого и не то пропал влесу, не то растаял, как дым. А туча подходила, и вот увидели белого всадника вбелой одежде, будто градом или снегом припорошённого… и повторилось, как впервый раз.

А третьим выехал чёрный воин на вороном жеребце. Золотаясекира горела у него в поднятой руке, золотую бороду развевал порывистыйгрозовой ветер… Тут уж кудесник поднялся и поклонился ему в землю. Молвил так:

– Тебе, господине Перун, я не указ. Об одном прошу:смилостивись, потерпи до реки, не губи поля!

И загрохотало за рекой, засверкало частыми молниями на томберегу, понеслось в неистовом вихре, смывая кусты, с треском выдираявцепившиеся корни!..

…Стрела вошла в дерево на высоте моего бедра, и сверхупосыпалась отмершая хвоя. Тяжёлая стрела с наконечником в палец длиной: накрупную дичь! Метили в живот, да промахнулись: я как раз наклонился поправитьсапог.

Я крутанулся на пятке. В лесу не выстрелишь издалека. Пустьпрячется, или бежит, или, если отважится, стреляет ещё! И пеняет на себя, чтоне уложил с первого раза! Там, откуда прилетела стрела, верещала в кронахдеревьев неугомонная сойка. Я бросил Мороз-ку с руки – лети, ясен сокол, нечеготебе тут делать! Да и пошёл прямо на затаившегося стрелка.

Я так и знал, что он не посмеет выстрелить ещё. Одно делозверь. Другое – человек! Да идёт на тебя, держа в руке меч! Он бросил лук икинулся удирать, когда я был в десятке шагов. Мелькнула зелёная охотничьярубаха, выкрашенная плауном. Первак?.. Сперва он оставил меня далеко за спиной.Молодость легконога, молодых не будят по ночам прежние раны. Но я знал, что отменя ему не уйти. Лес велик; он устанет раньше, чем я.

Мы бежали долго, и я начал-таки настигать. Он тяжелоотдувался в тридцати шагах впереди. Что сотворю над ним, когда скручу?.. Нет,не убью, хотя и стоило бы… И в Печище, на суд-тяжбу, не поведу. Станут онисудить своего против чужака-сироты, за которого не придёт постоять оружнаяродня! Я всыплю ему сам. Чтобы сидеть не мог. Хворостиной. Или вот этим ремнём,сняв с него ножны…

Сосна выпростала из земли упругий жилистый корень,подставила мне подножку. Я тут же вскочил, вгорячах не заметив, что вывернулступню. И услышал впереди крик!.. И треск кустов, расступавшихся перед кем-тоогромным! Я не побежал дальше. Лесной князь, потревоженный бесстыднымвторжением в свои хоромы, накажет обидчика наверняка не хуже, чем я.

Я ещё вернулся за добычей, которую бросил, пускаясь впогоню. Мой Морозка сидел там на дереве, охранял. Редкий кречет вот так слетелбы к хозяину, не воспользовался свободой… Морозка был другом надёжным. Ясвистнул, и он опустился мне на плечо.

Стрела, как я и думал, оказалась без метки – чего ещё ждатьот стрелявшего исподтишка. Я выдернул её: незачем мучить живое дерево, а мнепригодится… Да и пошёл себе домой.

Нога моя к тому времени разболелась, я шёл медленно ихромал. У самого дома мне показалось, что две женщины, попавшиеся навстречу,посмотрели на меня очень уж странно…

Когда я вошёл во двор, Тур по обыкновению возился в сарае. Яслышал, как шуршали стружки.

– …а ещё ко мне леший из лесу приходил, – долетелголос Братилы, – Жену, лисунку мохнатую, недужную приводил да малоголешачонка. Так-то они людей боятся. Меряне овдой их зовут…

Надёжа сидела у раскрытой двери и слушала, держа в рукедеревянную ложку. При виде меня вскочила, всплеснула руками, пустилась в избу.Должно, позабыла на печке горячий горшок!

Я заглянул в сарай. Тур сидел осыпанный стружками истарательно выглаживал очередную дощечку. По моему совету он строиллодью-насад: долблёнку с бортами, надставленными рядами досок. Мы пускали такиеиз Ладоги на варяжское побережье – в Аркону и Колобрег, на остров Готланд и всвейский город Бирку, и не боялись, что потонут. Неужто не увезёт болезни?

Тур с торжеством протянул мне наполовину готовую лодочку:

– Посмотри, дядька Неждан!

Я посмотрел. Но не на кораблик, а на его правую руку. Пальцына ней далеко ещё не вошли в силу, однако верёвка, чтобы привязывать нож,больше не требовалась. Я покосился на улыбавшегося Братилу. Лодочку ещёпредстояло достраивать, а болезнь уже перебиралась на новое место, покидаяруку… Диво!

Немного попозже они рассказали мне, как незадолго до моегоприхода в деревню явился Первак. Явился еле живой от усталости и перенесённогостраха. И рассказал, как далеко в лесу за ним ни с того ни с сего кинулсяогромный бык-тур. И как этот бык гнал его, Первака, чуть не до самых полей. Ине настиг единственно потому, что был хром. И как ему, Перваку, всё казалось,будто совсем не простой тур за ним бежал…

Я посмотрел на свою распухшую ногу и усмехнулся.

Снился мне сон…

И вновь тысячегласно шумело многолюдное вече. И говорилиладожане: а верно ведь, братие, не бывать одному телу – да враз о двух головах…

И вновь спрашивал Вадим Хоробрый, наш князь: али не люб ужестал вам, други ближние? Али не помните, кто для вас ижору примучивал? С кем впоходы ходили, добычу да славу имаючи? Али Даждьбогу трижды светлому плохиетребы ради вас клал?..

Люб, как прежде, отвечали князю ладожане. Да только не тынас от главного-то лиха избавил. Не твоего стяга свеи бегают, варяжского белогосокола! Не у тебя лодьи боевые, с морскими разбойниками тягаться, – уРюрика. Не ты находников отвадил, варяги выручили. Поди, княже, под Рюрикабратом меньшим, послушным! И володей нами по-прежнему, покуда жив будешь!

А Рюрик здесь же стоял. При мече. Во главе дружины,бронзоволицей, усатой… Многих в той дружине я знал, со многими хлеб-соль водил.Но ныне был со своим князем, с Вадимом. И дойди дело до кулаков, до мечей, както нередко на вече бывало, – не отступился бы от побратимов, пока глазавидели свет…