Филип Джеймс Брайан, отец Филипа и Джорджа, приобрел два отеля в Сан-Хосе, к югу от Сан-Франциско. С отменой «сухого закона» винодельческое производство возобновилось в полном объеме и даже обрело второе дыхание, но тем временем гостиничный бизнес оказался весьма прибыльным, а еще большую выгоду принесли немалые вложения, сделанные Брайанами в бурно развивающуюся аэрокосмическую промышленность.

Управление новыми отраслями Филип-старший доверил сыну, вернувшемуся из Европы с репутацией военного стратега, звездой героя, сицилийской женой и наследником престола. Продолжать традиционное семейное дело Брайанов – выращивание винограда – выпало на долю Джорджа, глубоко связанного корнями с благодатной землей Золотого штата.

Каждую неделю на выходные вся семья встречалась в старом доме в Нейпа-Вэлли. В здешней конюшне у Бруно был пони, а у Аннализы прекрасный чистокровный арабский скакун, подаренный ей Филипом. Жозетт осталась стареть в конюшнях Пьяцца-Армерины вместе с Морелло, черным гунтером Кало.

Все старательно поддерживали разговор, каждый при этом следовал своим собственным тайным мыслям.

– Я считаю, пора подумать об установке нового оборудования, – озабоченно говорил Филип.

– Это уже предусмотрено, – отвечал Джордж. Он знал, что брат давно утерял связь с землей, на которой родился и вырос. Вот и сейчас он говорил таким тоном, словно перед ним был клерк из большого нью-йоркского банка.

– Тебе бы следовало поехать со мной в Вашингтон, – снисходительно посоветовал Филип. – Я хотел бы видеть тебя одним из членов сенатской комиссии по сельскому хозяйству.

– Одного представителя по связям с общественностью на семью вполне достаточно, я полагаю, – Джордж решил обратить все в шутку. – Да и дело это не по мне. Предпочитаю обдумать предложение о покупке фруктовых садов Джонсонов.

– Я таких не знаю, – заметил Филип.

Они бывали у Джонсонов десятки раз, когда были детьми, а теперь Филип отзывался о них так, словно никогда в глаза их не видел.

– Эти фруктовые сады граничат с нашими владениями, – терпеливо разъяснил Джордж. – У меня есть план увеличения производства фруктовых соков.

– Вот то-то и оно, – пренебрежительно бросил Филип. – Охота же тебе копаться в земле до скончания века.

Он пригубил белый «Траминер» и с отвращением отодвинул от себя бокал: вино показалось ему неприятно теплым. Впрочем, температура вина была лишь предлогом, на самом деле ему просто хотелось выпить чего-нибудь покрепче. Кивком Филип дал знать официанту в белом смокинге, что ему требуется: добрая порция виски со льдом.

Опять потянулся томительный деловой разговор, нестерпимо скучный для Аннализы и Бруно.

– Прошу меня простить, Фил, – вмешалась Аннализа, – но неужели и в воскресный вечер так необходимо говорить о делах? Бруно умирает от скуки.

Филип возмутился и бросил на нее убийственный взгляд своих серо-стальных глаз.

– Тебе действительно скучно? – обратился он к сыну.

Бруно подумал, что две неправды за один вечер – это уж слишком и что лучше рискнуть нарваться на скандал, но больше не обманывать.

– Да, папа, – ответил он, глядя отцу прямо в глаза.

– Ну что ж, печально слышать. Печально для тебя и твоей матери, – в сердцах проговорил Филип, тщетно пытаясь сдержаться и смягчить резкость своих слов. Он отпил глоток виски и принялся двигать взад-вперед по столу серебряное кольцо для салфетки. – Твоя мать еще может позволить себе роскошь поскучать, но ты должен хорошенько слушать и запоминать эти скучные разговоры: это и есть жизнь нашей семьи. Это душа Брайанов.

– Ему всего семь лет, Фил, – вновь вступилась за сына Аннализа.

Он открыто игнорировал жену, отвечая на ее слова лишь презрительной улыбкой.

– Без виноградников, – наставительно продолжал он, обращаясь к сыну, – без этих разговоров об оборудовании и капиталовложениях, без земель и гостиниц ты не мог бы иметь всего того, что у тебя есть. Включая лошадей, – он нарочно сыграл на самой чувствительной для Бруно струне.

– Вовсе нет! – мальчик отреагировал спонтанно. – Лошадей у меня будет, сколько душе угодно, только позволь мне поехать на Сицилию, к дедушке.

Он спохватился, что выдал себя, когда было уже слишком поздно: Сицилия была одним из табу в доме Брайанов.

– Хватит! – вскипел Филип, стукнув кулаком по столу. Слова сына вновь воскресили давно, казалось бы, развеянное проклятье, неодолимую ненависть к светловолосому сицилийскому великану, вроде бы беспричинную, но в действительности более чем оправданную.

– Прошу тебя, Фил, – умоляюще произнесла Аннализа, бросив на него печальный взгляд.

– Хватит с меня Сицилии! – взорвался Филип. Его кулак с новой силой обрушился на столик красного дерева. Бокалы угрожающе покачнулись, а официант исчез за дверью: при первых же признаках бури он улетучивался, как снег на солнце.

– Успокойся, Фил, – пытался образумить его Джордж.

– Ты американец! – продолжал Филип, обращаясь к сыну с тем же исступлением, что и при первой встрече в миланском аэропорту Тальедо, когда ему был всего год. – И твоя фамилия – Брайан!

– Это верно, папа, – ответил мальчик с недетской решимостью. – Моя фамилия Брайан, и я американец. Но, кроме того, я последний барон Монреале. Меня зовут Бруно Брайан Сайева Мандраскати ди Монреале. Так записано в моей метрике. Я американец, но я родился на Сицилии, – сказал он с гордостью.

Бруно переступил последнюю грань.

– Это ты забиваешь ему голову всякой сословной чушью! – обрушился Филип на Аннализу.

– Ты прекрасно знаешь, что это не так, – отрезала она, хорошо, даже слишком хорошо понимая, почему Фил так выходит из себя. Их брак потерпел полный крах, это было очевидно. Связь между ними существовала только на бумаге, а для поддержания семейных отношений одних только добрых намерений было мало.

Филип Брайан, старший сын, а теперь глава большой калифорнийской семьи, утерял какое бы то ни было сходство с молодым майором американской армии, которому когда-то показалось, что под звездами волшебной сицилийской ночи он держит в руках свое счастье. Чистый и свежий воздух Золотого штата нес свой собственный запах, ничем не напоминавший приглушенные, едва определимые ароматы роз и магнолий, исходившие из глубины дворцового сада в Пьяцца-Армерине. Ночное очарование, когда-то воспламенившее его чувства, теперь отошло в область воспоминаний, которых Филип стыдился.

С Аннализой его связывало присутствие Бруно, необыкновенного, впечатлительного ребенка, в чьих нежных и сильных чертах Филип безуспешно искал фамильное сходство. Теперь мальчик вырос, волосы у него потемнели и приобрели почти тот же оттенок, что у него самого. Глаза тоже были серо-голубыми, очень похожими на его собственные. Но на этом физическое сходство заканчивалось.

Он не мог не вспоминать далекую летнюю ночь 1943 года, когда этот уголовный тип, отзывавшийся на совершенно мафиозную, по мнению Филипа, кличку «дон Калоджеро Коста», напал на него и избил до полусмерти. Майор тогда увидел в глазах сицилийца ярость дикого зверя, у которого отняли самку. Прошло восемь лет, но страшное воспоминание намертво приросло к коже. Он понимал, что единственным невиновным в этой нелепой истории был Бруно, но Бруно чем-то неуловимым напоминал ему Кало, и это приводило его в бешенство.