«Вы пялитесь на мою грудь, мистер Броуди». Джулия иногда такая дешевка. Амелия вспомнила, как однажды Джулия хотела ускользнуть тайком из дому на свидание, а Виктор притащил ее обратно и орал, что она намалевалась, как «дешевая шлюха». (Интересно, со сколькими мужчинами Джулия переспала? Поди, давно со счета сбилась.) Виктор заставил ее оттирать с лица косметику щеткой для ногтей. Иногда он днями не обращал на них внимания и выходил из кабинета, только чтобы поесть, а иногда шагу им не давал ступить, строил из себя грозного папашу.

После смерти Розмари Виктор нанял женщину, чтобы готовила и убирала в доме. Они обращались к ней «миссис Гордон», имени ее никто не знал. Это было очень в духе Виктора, нанять того, кто не любит детей и не умеет готовить. Миссис Гордон могла неделями готовить на ужин одно и то же — особенно ей удавались подгоревшие сосиски с фасолью и жидкое картофельное пюре. Виктору было все равно. «Пища — это просто топливо, — говорил он. — Что именно мы едим, не суть важно». Ужасное у них все-таки было детство.

По-правде говоря, Джексон — последний, кого бы ей сейчас хотелось видеть. Откуда он только взялся на берегу? Что он вообще тут делает? Несправедливо. (Все несправедливо.) Боги сыграли с ней злую шутку, послав Джексона. Ей и не хотелось вовсе в этот Грантчестер, но Джулия убедила ее пойти кататься на лодке, упрашивала так, словно она хилый инвалид или агорафоб: «Ну же, Милли, нельзя целый день хандрить перед телевизором». Ради бога, она не хандрит, у нее депрессия. Хочет быть в депрессии — имеет право, будет себе сидеть и смотреть «Собак на работе» по «Нэшнл географик» и поедать шоколадное печенье, раз никому нет до нее дела. Можно целый день сидеть — от «Барни и его друзей» до «Обнаженных красоток порно», и еще часов восемь кряду смотреть канал «Пейзажи», и съесть целую кондитерскую фабрику, превратиться в ком жира, в прижатый к земле воздушный шар, и, когда она умрет, придется вызывать пожарных, чтобы они гидравлическим подъемником вытащили ее огромную тушу из дому, потому что никому нет до нее дела. «Мне есть до тебя дело, Милли». Дешевый гон, как сказали бы кровельщики.

Если бы Джулии было до нее дело, она не стала бы флиртовать с Джексоном у нее на глазах. Она представила их в воде вместе: Джулия выдрой плавает вокруг обнаженного Джексона, ее красные губы обхватывают его… нет! Не думай об этом, не думай, не думай.

Однажды вечером между «Здоровьем» и «Подиумом» Амелия наткнулась на религиозный канал, там посреди ночи шла программа «Слово Господа», и она, представьте себе, стала ее смотреть. Чтобы узнать, не хочет ли Бог ей что-нибудь сказать. Но, увы. Впрочем, неудивительно.

«Милли, тебе намазать булочку медом?» А теперь принялась разглагольствовать про Роберта Брука, дескать, он разгуливал нагишом. Может, она уже заткнется наконец или хоть сменит тему? А ведь приятно, на самом деле, сидеть вот так в шезлонге, во фруктовом саду, нежась на солнышке, — вот бы остаться здесь наедине с Джексоном, без Джулии, чтобы он подливал ей чаю и намазывал булочки маслом, но нет, тут же Джулия со своей грудью, которая чуть не выскакивает из лифчика, когда она тянется и поливает ему булочки медом (странно, что не слюной). А красивый лифчик, белый, в кружавчиках, — почему у Амелии никогда не было такого белья? Несправедливо.

Позапрошлой ночью она выставила себя полной дурой («Мистер Броуди, так вы женаты?»), словно обманутая девица из сентиментального викторианского романа. Он так на нее посмотрел — явно подумал, что она бредит. (Может, она и бредила.) Такой стыд, она не могла даже взглянуть на него, спасибо, на ней солнечные очки и шляпа. (Интересно, а они придают ей ну хоть капельку таинственности и загадочности?) Его красивое лицо все в синяках (ладно, конечно, она на него смотрела), ей хотелось его утешить, прижать к себе и баюкать между грудями (а они у нее не меньше, чем у Джулии, хоть и не в горизонтальной плоскости). Но этому ведь не суждено случиться?

Так вот, она их видела. Других. Джексон с Джулией подумали, что это всего один мужчина, который читал «Начала математики», но она видела других, человек семь-восемь, все голышом, как и тот, с «Началами математики». Парочка бултыхалась в воде, а остальные болтали, расположившись на берегу в благостных позах, точно участники идеальной пасторальной сцены. Натуристы? Амелия внезапно вспомнила, как купалась в реке, как ее согретое солнцем тело плавно двигалось в прохладной, прозрачной воде. И ощутила острую физическую потребность, будто голод. Почему она заперта в этом неуклюжем, дряблом теле, почему нельзя вернуть себе то тело, что у нее было в детстве? Почему нельзя вернуть детство?

А может, это были ситуационисты,[118]творили свое странное искусство, безразличные к тому, увидит их кто-нибудь или нет. Или члены какого-нибудь культа? Нудистский шабаш? Большинству из них на вид было за сорок, и тела их не отличались красотой: жирные бедра и отвисшие ягодицы, седые волосы на лобке, родинки, веснушки, старые послеоперационные шрамы, а некоторые были все в складочку, как неаполитанские мастифы. У всех был ровный загар, значит, чем бы они там ни занимались, делали они это регулярно. А потом они скрылись за поворотом реки, исчезли, как сон.

Амелия тяжелой поступью обогнала Джулию, потому что была недовольна ею вообще и из-за вчерашнего речного флирта с Джексоном в частности. Джулия бежала, чтобы не отставать, но тут послышалась мелодия фургона с мороженым. «Чу, полночный перезвон!» — воскликнула Джулия. «Едва ли это уместная аналогия», — возразила Амелия, но Джулия отреагировала на зов колокольчика, как собака Павлова, и рысцой помчалась на поиски мороженого.

Амелия зашагала дальше, через «Христовы земли», бросив презрительный взгляд в сторону Розового сада памяти принцессы Дианы. И к чему весь этот ажиотаж вокруг принцессы Дианы (живой или мертвой)? В память об Оливии не было ни памятника, ни розового сада, ни скамейки — даже надгробия на пустой могиле. Вдруг, откуда ни возьмись, появилась бездомная девушка с канареечно-желтыми волосами. Она схватила Амелию за руку и потащила назад по дорожке, и Амелия подумала, что ее грабят, какой абсурд, и хотела позвать на помощь, но обнаружила, что у нее пропал голос, как в ночном кошмаре. Она озиралась, ища Джулию — Джулия бы спасла ее от этой желтоволосой, в детстве она кому хочешь могла задать жару, — но девушка продолжала тащить ее по дорожке, как упрямого ребенка. Нелепая ситуация. Амелия была по крайней мере в два раза крупнее своей похитительницы, но девушка действовала с неожиданной решимостью, кроме того, она была грязная, и бездомная, и наркоманка, и, возможно, умственно отсталая, и Амелия ее испугалась.

Собака желтоволосой бежала рядом, беспрестанно подпрыгивая и активно выражая участие. Если бы девушка хоть на секунду ослабила хватку, Амелия отдала бы ей кошелек, сумочку или что там она хотела. Амелии на ум пришли слова «кошелек или жизнь» (вот уж действительно, мозг выкидывает странные фокусы в стрессовой ситуации). Разбойница с большой дороги — вот кто она. Они, кстати, бывают на самом деле? Или это как пираты и бароны-разбойники — скорее миф, чем правда? Что еще за бароны-разбойники? Но разбойница не говорила: «Кошелек или жизнь», она говорила то же, что и обычно: «Помогите мне».