Оставалось последнее средство. Взбежав на косогор, чародей плюнул против ветра, готовясь вызвать из геенны Летальный Исход и мчаться на спине демона к Нафири-су. Руки мага взлетели плетьми – так охотники Дикого Гона глушат на скаку хищных тушканов, не испортив шкуры! – но врата ада пренебрегли зовом Хонгра, ибо Лунный Гонг наконец ударил.

Знаете ли вы, как бьет Лунный Гонг? Нет, вы не знаете, как бьет Лунный Гонг! Если все уши мира превратить в пластины из белой бронзы, а все кости мира сделать ылдайскими колокольцами, и листья на деревьях – бубенцами скомороха, и звезды на небе – висячими рельсами, птиц обратить сушеными косточками сливы, собрав в единый марокас неба, выбить семь склянок из равнин, а горы перелить на колокола, взяв молнию билом, и каждую каплю воды в морях уронить на головы слушателей, как делают палачи в далеком Оохене-Заплечном, и натянуть нервы струнами, сердца взять колками, а хребты – грифом одной великанской лиры, и по всему этому, звенящему, гудящему, булькающему, тренькающему и брякающему на разные лады, шарахнуть восьмиручной тумак-колотушкой, обмотанной тряпьем, ибо сильны демоны-Палиндромы, одинаково сильны из начала в конец и из конца в начало…

Короче, изрядно было грохнуто.

Когда слух вернулся к Алому Хонгру (зрение запаздывало…), первое, что услышал армейский маг, было:

– …ш-шебник! Й-я-я!

Война кончилась. Завершился БИП, осаждающие скучно сидели под стенами цитадели, вытирая трудовой пот, защитники открывали ворота, неся тугрикам хлеб-соль, Треклятая Башня от усталости клонилась сразу на шесть сторон света, из храма Кривой Тетушки, спотыкаясь, выходили пленники собачьей стаи, а с крыши все несся вопль Мозгача Кра-Кра, пропустившего удар Лунного Гонга мимо ушей, потому что иначе гнев разорвал бы ему селезенку:

– Волшебник! Я!

Парень даже заикаться перестал.

А Алому Хонгру отныне некуда было торопиться.

Кривая Тетушка подвела Мозгача. Вывезла под копыта. Маг смотрел на дурачка слепым, змеиным взглядом, размышляя о сущности Насильственного Милосердия. Если наивной простушке, носящейся со своей девственностью, как юродивый с писаной сумой, вечером во ржи встречается благородный разбойник, измученный воздержанием, – это правильно. Ибо иначе простушку неделю спустя заезжий некромант ободрал бы на кожу для переплета «Memento mori». Если лекарь тайком дает яд больному скоротечной чухонкой, уверив несчастного в действенности нового снадобья, – это верный поступок. Ибо в противном случае, припозднись лекарь с ядом, больной на третий день превратился бы в чудь белоглазую, пробираясь по ночам в дома родичей и щекоча насмерть спящих старцев. Если банда юных сорвиголов регулярно поколачивает заморыша-флейтиста, вынуждая последнего разбить флейту о камень и наняться служкой-метельщиком в дом Го Бо-йена, мастера боя на шлепанцах, – сорвиголовы творят добро, ибо однажды их, терроризирующих деревню, встретит грозный Тхуг Ляпсус, приемный сын мастера Го, не знающий пощады. А флейтистом Тхуг все равно стал бы дрянным. И Мангр Шатен, величайший из чародеев, некогда поступил согласно заветам Насильственного Милосердия, силой отобрав у вдового горшечника Джавахарлала его единственного внука, надежду на безбедную старость, ибо мир потерял юного глиномеса Хо, но обрел Алого Хонгра, будущего главу братства, не делающего различий меж добром и злом, а потому обитающего в раю.

– Иди сюда, – тихо сказал маг.

Даже рукой махнул – если бывший шут не услышит.

Мозгач кубарем скатился с крыши, приземлившись на четвереньки, с ловкостью мартышки кинулся к обидчику. Пока он бежал, Алый Хонгр дергал нити из эфира, плетя Аспид-Кисею – колпак для поединка магов. Вокруг двоих засуетились стеклянные змейки: шипя, переплетаясь, роняя прозрачные чешуйки, змейки укладывались рядами, как виноделы Гжеля укладывают гадин кольцами вдоль стенок бутыли, готовя целебную настойку «Геть-Хандреж», – вскоре Аспид-Кисея надежно окутала Хонгра с Мозгачом, позволяя зрителям любоваться представлением, слегка размытым и нечетким, но оттого еще более величественным.

Звуки снаружи легко проникали в колпак, дабы маг-победитель мог насладиться овациями, а проигравший услышать собственный позор.

Но из-под колпака не вырывалось и шепота.

– Волшебник? – спросил Алый Хонгр. – Значит, все-таки волшебник?!

Читал охотно Апулея, а Цицерона не читал…

А. С. Пушкин

Славный рыцарь дон Родриго

Поражает диких мавров,

Истребляет злых драконов,

Укрощает василисков,

Служит королю Алонсо,

Любит донью Изабеллу,

Андалузские пьет вина,

Заедает жгучим перцем.

Славный коммодор Мартинес

Поражает плазмой монстров,

Истребляет злых пришельцев,

Укрощает звездолеты,

Служит рейнджером в десанте,

Любит проститутку с Марса,

Пьет бальзам «Особый звездный»,

Заедает биомассой.

Славный богатырь Добрыня

Поражает всех, кто рядом,

Истребляет лютых змеев,

Укрощает Сивок-Бурок,

Служит Володимир-князю,

Любит пить по воскресеньям,

А в день будний – и подавно,

Заедая, чем придется.

Славный агент федеральный

Поражает террористов,

Истребляет экстремистов,

Укрощает генералов,

Служит верно президенту,

Любит Андерсон Памелу,

Пьет лишь пиво, из закусок

Чипс сухой предпочитая.

Славный чародей Просперо

Поражает файерболом

Всех своих коллег по цеху,

Укрощает вражьи чары,

Служит Князю Преисподней,

Любит ясеневый посох,

Пьет на завтрак эликсиры,

Заедая мандрагорой.

Славный вурдалак Влад Цепеш

Поражает бледным видом.

Ему зомби верно служат,

Упыри в дверях толкутся.

Гроб – вампирское жилище,

Кол осиновый – награда.

Пьет он кровушку без меры,

Закусив красотки шейку.

Славный рыцарь дон Писатель

Пишет день про коммодора,

А второй – про вурдалака,

Третий день – про чародея,

И четвертый – о Добрыне,

Пятый посвятив Родриго,

Агенту шестой оставив.

На седьмой же день недели,

На последний день творенья,

Вытирая пот усталый,

Озирая твердь и влагу,

Ход сюжетный и интригу,

Антураж и персонажей,

Скажет тихо дон Писатель:

«Хорошо же, блин, весьма!»

Славный рыцарь дон Читатель…