* * *

Венсенн, линия А RER[115], прямо до Обера, пересадка, линия 7 парижского метро, станция «Пуассоньер». Лицей Ламартина, граница IX и X округов, улица Фобур-Пуассоньер, 121. Рутина с понедельника по пятницу. Рюкзак, сэндвич, паста или салат в пластиковом контейнере. Бледный свет, длинные коридоры, людская толпа и давка, двери закрываются, объявления по радио: «Просьба к пассажирам быть очень внимательными, на линии А RER затруднено движение – из-за подозрительного свертка на путях… из-за забастовки… из-за…» Нищая братия клошаров спит прямо на земле или на скамейках под старыми газетами, музыканты играют, продавцы-нелегалы пытаются всучить прохожим крошечные Эйфелевы башни-брелоки. Фрукты, сигареты, цветы, пахнет мочой, дешевым вином, жестокость в глазах людей, панки, чиновники, едущие до Дефанс…[116] Все бегут, пихаются, соприкасаются не соединяясь, не смотрят друг на друга. Масса. После переселения в Париж им владеет всепоглощающее желание не двигаться, оставаться в своей комнате в Венсенне, в квартире, где он живет, пахнет ароматизированными свечами.

Трудно заставить себя выйти на улицу и отправиться на занятия. Хочется спать сутки напролет. Закрыть окна. Принимать тишину. Но он встает и уходит из дома на час раньше. На станции Обер устраивается в тихом месте, чтобы почитать, забыть о подземном мире и погрузиться в море слов, как в муниципальный бассейн в Ла-Комели, куда они ходили с Ниной. Он живет в Париже – и больше не видит небо. И питается бетоном. Раньше доминировал зеленый цвет, теперь на роговицу накладывается серый. Никто не предупреждал, что будет так ужасно. Люди рассуждают о мировых конфликтах, тюрьмах, любовных историях, всякой глупой всячине, о мечтателях, стариках, проститутках, безработных, о производстве машин, но никто не дал свидетельских показаний о том, что чувствует провинциал, десантировавшийся в Париж. Все кажется огромным, ты теряешься, никто ни с кем не разговаривает, не видится, не здоровается. Взгляды обращены в гигантское нутро, в лабиринт одиночеств. Кажется, что к подметкам пассажиров метро пристала общая печаль.

Парадоксальным образом, несмотря на подавленность и толпу, Адриен чувствует себя более свободным. Он затесался в массу, и анонимность придает ему сил. Никаких глупых россказней, сплетен, злословия, ни на чем не основанных предположений. Здесь всем плевать на других. Когда в Париже умирает человек, почти никто об этом не узнаёт. В Ла-Комели появляется заметка в газете, в разделе извещений о кончинах.

К своему великому облегчению, он не живет в кампусе. Невозможно находиться среди студентов без Нины. Он живет у Терезы Лепик, преподавателя игры на фортепьяно и подруги отца. Невероятно, но факт: его родитель, молчаливый, холодный, неинтересный человек, дружит с забавной жизнерадостной женщиной, тонкой и артистичной до кончиков пальцев. Ее дом украшен свечами, кружевом, картинами, портретами муз и рисунком Сальвадора Дали. Личным подарком мастера. Эта семидесятилетняя женщина душой моложе Адриена, у нее легкие движения, она часто смеется, приходит в восторг, курит, как пожарник, но только в гостиной, где всегда открыто окно. Даже зимой. Если воздух в комнате ледяной, ученики играют в пальто.

Адриен так и не решился спросить, как она познакомилась с его отцом. Ему кажется, что у них был роман. Со старых сепированных фотографий смотрит молодая красавица Тереза.

Музыкантша миниатюрна, как воробышек, она ест только фрукты и миндаль. Не ест – клюет по зернышку, а Адриену покупает готовые блюда в кулинарии, открытой на первом этаже.

За стол и кров платит Сильвен Бобен. Адриен не знает сколько, и ему плевать. Неприятно одно: Терезу он любит, а она на нем делает деньги. Интересно, если отец перекроет кран, Тереза оставит его у себя?

Какую товарную ценность имеет сын, свалившийся с небес, то есть приехавший из деревни, носящий фамилию Бобен, о котором Тереза слыхом не слыхивала?

Он принуждает себя вставать по утрам и ехать общественным транспортом в лицей Ламартина по одной-единственной причине. Отец предупредил: «Буду платить при должных результатах. Осрамишься – пойдешь в кампус!»

Адриен живет в семнадцатиметровой комнате, прилегающей к его личной ванной. Все очень чистое, стены белые, простыни плотные. Раз в неделю его белье стирают, гладят, и никакой тебе очереди в прачечную самообслуживания, что на углу. Окно выходит на улицу, перед ним стоит большой письменный стол, за которым он работает. Тереза легко, по несколько раз на дню, спускается и поднимается на четвертый этаж. Она тридцать пять лет живет в квартире общей площадью восемьдесят квадратных метров и платит за нее смешные деньги. «Вот и прекрасно, – говорит она, – у меня ведь нет сбережений, я все потратила». На жизнь она зарабатывает уроками. Тереза очень рано вышла замуж за кадрового офицера и овдовела в двадцать пять лет, с единственной дочерью не ладит и давным-давно живет одна. У нее было несколько романов, и она со смехом признается: «Любовники разорили меня…» Привычки Адриена и Терезы моментально совпали. Они рано ужинают на кухне, в 19:30 Адриен уходит к себе заниматься, а Тереза читает, слушает радио или смотрит «Век писателей», новую передачу Бернара Раппа по France 3. Тереза записана в библиотеку Венсенна и каждые два дня ходит менять книги, которые глотает со страшной скоростью. Подобный монашеский образ жизни отвратил бы любого нормального студента, только не Адриена.

Два раза в неделю он звонит Нине. Закрывает глаза и слушает голос. Они говорят о его жизни в большом городе, о занятиях и соучениках. «Я скучаю по тебе… – признаётся он. – И все время думаю о тебе, чем бы ни занимался». Новыми друзьями Адриен не обзавелся, так, приятели – «Привет!», «Пока…».

Нина рассказывает о своей работе, Эмманюэле, коллегах. Обещает скоро приехать. Весной, в отпуск, и погода будет получше, он покажет ей Эйфелеву башню и Елисейские Поля. Адриен отвечает:

– В любом случае в сентябре мы уже будем вместе. С Терезой все устроится, а моя мать переедет в твой дом и будет платить пусть небольшие, но все-таки деньги.

– Да, конечно, ладно, мне пора.

По вечерам в субботу Этьен в приказном порядке велит Адриену приезжать в Bus Palladium[117]. Зачем? Непонятно, но он железно стоит на своем.

– Ну как? Встречаемся? Жду на улице?

– Ладно…

Кому он пообещал приглядывать за Адриеном, Нине или своей сестре? Каждая могла сказать примерно следующее: «Пообещай, что не бросишь Адриена в Париже… Тебе-то все нипочем, а он застенчивый, ему будет трудно…»