– Вкусно?

– М-м-м, очень…

– Может, тебе еще положить?

– А осталось?

Так жарить картошку умела только бабушка Вера. Даже у мамы Зины она уже не получалась столь вкусной…

Люба почти ничего не ела. Сидела над полной тарелкой, подперев щеку рукой, и смотрела на него. Это напоминало сцену из какого-то доброго старого фильма, но он никак не мог сообразить какого.

– Знаешь, я как чувствовала, что сегодня произойдет что-то очень-очень хорошее, – говорила она. – Специально на работу пришла пораньше, новую кофточку надела…

– И что же у тебя случилось? – спросил он, дожевывая последний кусок отбивной.

– Как что? У меня случился ты. Хотя, честно признаться, ты случился у меня давным-давно… Такое чувство, будто я всегда-всегда тебя любила. Даже когда еще не знала, не видела ни разу, все равно ждала и любила. Но, конечно, и мечтать не смела, что ты когда-нибудь будешь вот так сидеть у меня дома на кухне… Я научилась довольствоваться просто тем, что ты иногда заходишь в кафе, пьешь кофе, ощипываешь цветок, улыбаешься мне и уходишь. Может, ты слышал, у Новеллы Матвеевой есть такая песня – «Девушка из таверны»?

Он чуть не поперхнулся:

– Как-как?

– «Девушка из таверны». Так вот, там героиня вроде меня… Любит мужчину, который ее даже не замечает. А ей довольно того, что он иногда заходит к ним в таверну и вешает свой плащ на гвоздь… Что ты будешь пить, чай или кофе? А может, хочешь чего-нибудь покрепче? У меня коньяк есть, хороший, армянский…

– Нет-нет! – Ему еще памятна была ночь с субботы на воскресенье. – Лучше кофе.

– Только у меня растворимый, ничего?

– Конечно, ничего…

И у него было такое чувство, что он уже очень часто бывал в этой маленькой уютной кухне с вышитыми гладью занавесками на окне, сидел на шатком старинном стуле с гнутыми ножками и спинкой (кажется, такие называются венскими), пил кофе из тонкой фарфоровой чашки с трогательными незабудками… И с удовольствием провел бы здесь всю оставшуюся жизнь. Даже если ее осталось меньше суток.

– Витя… можно я буду звать тебя Витей? Витя, я очень беспокоюсь за тебя. Может, тебе действительно лучше некоторое время не выходить из дома?

– Не бойся, все со мной будет в порядке, – делано улыбнулся он, но она не поверила.

– Я не могу не бояться… Прямо физически чувствую, что над тобой нависла какая-то страшная угроза. Будто вижу, как за спиной у тебя стоит какая-то мрачная фигура… И это не только сегодня, это уже давно. Наверное, скоро месяц, как я каждый день молюсь за тебя, сама не зная кому. Понимаешь, я не умею верить в Бога как следует… Не хожу в церковь и молитв настоящих не знаю. Просто всем своим существом ощущаю беду и хочу ее от тебя отвести. Умоляю кого-то, чтобы у тебя все было хорошо, и мне кажется, будто этот кто-то меня слышит…

Он обнял ее, притянул к себе, наконец-то прикоснулся к ее пышным русым волосам. На ощупь они оказались еще более мягкими, чем он думал. Как же с ней хорошо! Так… так спокойно.

Когда в кармане запиликал мобильный, Виталий даже не хотел брать трубку. Но Люба тотчас отстранилась и шепнула:

– Подойди! Мало ли что…

И Малахов ответил. Тем более что звонила дочь.

– Вит, что у вас там случилось? – Голос у девушки был очень встревоженный. – Я позвонила домой, а Лана вдруг рявкнула, что тебя по этому номеру нет и больше никогда не будет, и швырнула трубку. Это как понимать? Поссорились, что ли?

– Не просто поссорились, Долькин. Мы с твоей мамой расстались навсегда. Я тебе потом…

– Как это расстались? Вит? Что произошло? Я хочу знать немедленно!

– Дочка, это долгий разговор, а я сейчас очень занят и не могу…

– Ладно, но ты приезжай ко мне, как только освободишься! Обещаешь?

– Я перезвоню, хорошо? – уклончиво отвечал он, нажимая кнопку отбоя.

– Это дочь, – объяснил он в ответ на встревоженный взгляд Любы. – Переживает. Просит, чтобы я приехал к ней.

– Я ее помню, ты был с ней у нас. Она ведь живет отдельно, да? – Эта женщина понимала все без лишних слов.

– Да. Она приняла все это очень близко к сердцу…

– Неудивительно. У нее не каждый день родители разводятся… Наверное, тебе все-таки стоит сейчас поехать к ней.

– Ты думаешь? – удивленно взглянул на нее Виталий.

– Уверена. Я так долго тебя ждала, что еще могу подождать. А бедная девочка себе места не находит… Но только если это не опасно для тебя, слышишь!

– Нет, сегодняшний день, точнее, вечер и ночь, у меня еще есть.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, Любушка, поверь мне. Я теперь очень многое знаю. Ты права, я обязательно поеду к Дольке. Но не сейчас. Она у меня девушка ночная, ложится поздно… А пока я хотел бы совершить маленькую экскурсию по твоей квартире.

– А что тебя интересует? Ванная?

– Прежде всего ванная. А потом спальня.

Удивительно, как эта женщина, уже не такая юная, умела краснеть!.. И это ей очень шло.

Уходил он уже за полночь. Надевал ботинки в крошечной передней, а она стояла рядом, прислонясь спиной к стене, в одном небрежно наброшенном розовом халатике, такая милая, родная, растрепанная, пахнущая домом и уютом.

– Ну что, я пошел? – нехотя произнес он, привычно хлопая себя по карманам – не забыл ли чего важного. Уходить очень не хотелось. Даже к Дольке.

Люба метнулась к нему, положила руки на плечи, прижалась всем телом. Он погладил ее по волосам.

– Ну что ты, что ты… Точно на войну меня провожаешь…

Она подняла голову, посмотрела на него снизу вверх. В карих глазах стояли слезы.

– Я буду тебя ждать… И еще – выучи мой телефонный номер наизусть.

– Зачем? Ты же записала мне его в мобильник.

– Все равно, на всякий случай. Выучи. Он очень легкий. Два – четыре ноля – двенадцать. Повтори.

– Два – четыре ноля – двенадцать, – послушно произнес он. – Теперь ты успокоилась?

Она покачала головой:

– Нет. Я не успокоюсь, пока ты не вернешься.

«Наверное, это правильно, – думал он, заводя мотор и выезжая из двора-колодца на ночную улицу. – Все-таки перед смертью я должен побыть с дочерью, а не с возлюбленной…»

Долька встречала его уже у лифта.

– Ну наконец-то! – кинулась она к нему. – Я уже извелась вся. Давай рассказывай, что там у вас стряслось!

– Что, прямо здесь, на площадке? Дай хоть в квартиру войти…

Конечно, он рассказал ей далеко не все. Ни о признании Сергея, ни о конверте, пахнущем Ланиными духами, ни, тем более, о своих встречах и разговорах со странной женщиной, постоянно меняющей облик, Малахов говорить не стал. Умолчал и о Любушке – но это, наверное, только потому, чтобы не вываливать на девочку так уж все сразу.