– Ньет пробльем. Когда ты должен улетать?

– В конце недели. Хотя планировал остаться подольше.

– Не делай этого. Улетай.

– А?

– У-ле-тай.

Времени половина четвертого (я сверилась с часами). Непосредственно перед тем, как я собиралась отправиться к дому на Хоуп-роуд, позвонила мать и сказала срочно приехать в дом. Так вот прямо и сказала: «Срочно приезжай в дом». Мне отчего-то подумалось о Дэнни. Дэнни, что сейчас у себя в США, при жене или по крайней мере при подруге, которая знает, что он за птица, и которая не сделала ни минутной паузы, когда он впервые пробросил насчет орального секса. Хотя, скорее всего, он женат. Что это такое, мне незнакомо: мужчина, который от тебя ушел. Как-то раз я делала в родительском доме уборку – они отправились в поездку, а я хотела их приятно удивить. И вот когда я в чуланчике расставляла папины удочки, там с полки случайно упала коробка со снастями. А в ней оказалось письмо, написанное красными чернилами на желтой линованной бумаге. «Чтобы написать это письмо, у меня ушло тридцать лет», – начиналось оно. И я поняла, что оно от женщины, которая ушла. А потом задумалась: у каждого ли есть такой человек, память о котором не дает покоя; человек, который от тебя ушел.

В полдень по радио сообщили, что Женский кризисный центр угрожает устроить еще один марш мира, на котором все будут в черном и понесут гроб. Нашим женщинам из верхушки среднего класса нравится ощущать себя источником драмы, только для нее им еще надо выискать повод поговнистей. Даже не знаю, что именно заставляет меня обо всем этом думать, а искать для увязки какие-то взаимосвязи в большом космосе Карлоса Кастанеды пока вроде рановато. Лично я еще не могу отойти от той перебранки с моей сестрой. В душ я так и не сходила, и даже не помню, приняла ли его с прошлой ночи (точнее, утра).

К дому родителей я отправилась на такси, по дороге размышляя, что мне сказало посольство, когда месяц назад отказало в визе. У меня не было достаточно связей, на банковском счете был ноль, отсутствовали иждивенцы и доходная работа (да-да, мне так и заявили – «доходная»); короче, не было ничего для убеждения американского правительства, что я не исчезну с концами, едва лишь приземлюсь на просторах Соединенных Штатов. Когда я выходила из посольства, ко мне, словно прочитав выражение лица, подошел толстячок в желтой рубашке с коричневым галстуком. Не успела я представить себе бессчетное множество заплаканных женщин, покидающих это же посольство со столь же плачевным результатом, как он спросил, не нужна ли мне виза. Обычно я такие посулы даже не слушаю, но тут он открыл свой паспорт, где я увидела не только визу, но и штампы аэропортов Майами и Форт-Лодердейла. Оказалось, что он знает человека, который знает еще одного человека, который знает в посольстве американца, готового сделать мне визу за пять тысяч долларов. Моя зарплата за полгода. Деньги только после того, как я сама увижу визу, а с меня всего-навсего фото на паспорт, которое все равно уже лежит у меня в сумочке. Не знаю, почему я ему поверила, но я поверила.

До дома родителей я добралась не раньше чем к часу дня. Дверь открыла Кимми – в платье. Не из джинсы, как обычно, и не в макси-юбках с пропыленным подолом. На ней пурпурное платье без рукавов типа «я у мамы девочка», известное также как «ножны», как будто она собирается на кастинг для конкурса красоты. Нет и модных туфель. Да еще и ведет себя как младшенькая. Мне она не говорит ни слова; ну и я ей, соответственно, ничего говорить не собираюсь, хотя и приходится прикусить губу от соблазна спросить: «А Раст Трент что, разве не с тобой?» Дверь она открыла, глядя куда-то мимо, как будто лишь затем, чтобы впустить сквознячок. «Да и ну ее в задницу», – думаю я. Об этом, кстати, думается все легче и легче. Будем надеяться, что меня вызвала всего лишь мама, послать со своим рецептом к аптекарю, чтобы приумножил рацион ее таблеток. Кимми она на такие ответственные дела не посылает никогда.

Когда я прихожу, мама обычно занята или вязанием кроше, или готовкой. Но сегодня она восседает в красном плюшевом кресле, где обычно за просмотром «Папашиной армии»[109] сидит отец. От меня она отворачивается, даже когда я дважды здороваюсь.

– Мама, ты сказала мне сюда приехать. В чем срочность?

Она на меня так и не смотрит, а лишь притискивает к губам костяшки пальцев. Кимми у окна расхаживает туда-сюда и тоже смотрит мимо. Я удивлена, что она не набрасывается на меня с возгласом, что, типа, мамуля ни от чего такого серьезного меня не отвлекает. На журнальном столике лежит новый образчик кроше, который мама, вероятно, вязала всю ночь. Тона розовые, хотя мама розовое терпеть не может. К тому же она обычно вывязывает каких-нибудь там зверушек, а здесь просто непонятный орнамент. Вяжет она в основном тогда, когда нервничает, и я тайком прикидываю, не случилось ли чего. Может, она увидела кого-то из тех, кто на нее нападал? Или узнала в нем соседского садовника? А может, родители почувствовали, что за их домом кто-то наблюдает? Может, грабители возвратились и что-нибудь похитили, пригрозив, чтобы родители не вздумали звонить в полицию. Не знаю, но ее нервозность передается мне, а тут еще Кимми расхаживает так, будто ей не сиделось до самого моего прихода. И от этого только хуже. Я оглядываюсь посмотреть, все ли в доме на месте (не то чтобы я знаю, так оно или нет). А Кимми все ходит и ходит.

– Кимми, перестань скакать, как обезьяна, – говорит наконец мать.

– Да, мамуля, – отвечает та кротко.

«Как шкодливая шестиклашка, – хочу добавить я. – Да, мамуля». Ага, можно подумать. То, как Кимми скачет козой все эти десять лет, через губу позволяя родителям о себе печься, дает ей право зваться скорее пацаном, чем пацанкой.

– И это моя родная дочь. Боже! Бож-же!

– Мама, в чем дело?

– Составь разговор со своим отцом.

– О чем?

– Я сказала, составь разговор со своим отцом.

– С папой? О чем? – спрашиваю я, но при этом смотрю на Кимми, которая сейчас делает вид, что на меня не смотрит.

– Даже азиаты приличней, чем… О боже… Как это гнусно. Я буквально чую от тебя этот запах.

– Мама, о чем ты таком говоришь?

– Не смей повышать на меня голос! Не смей повышать свой голос в этом доме! Все эти годы купаний я так и не сумела вымыть из тебя потаскуху! Может, тебя надо было сильнее шлепать по одному месту… Тогда, глядишь, у меня получилось бы это из тебя выбить, – говорит она мертвым голосом.

Теперь обмираю уже я.

– Я все-таки не понимаю, о чем ты.

Она на меня так и не смотрит. Кимми наконец оборачивается и пытается глянуть на меня вскользь, но не выдерживает и отводит глаза.

– Так ты теперь шлюха или просто его шлюха?

– Я не шлюха. Какого черта…