На первый взгляд этот элемент входит в противоречие с первыми тремя. Но это противоречие кажущееся. Заявленная кампания по борьбе с еврейским буржуазным национализмом органически вписывается в контекст новой политики Москвы по рассматриваемому вопросу и является рычагом давления, с помощью которого Сталин намерен побудить США к активным шагам по практической реализации крымского проекта.

Полагаю, мы должны сделать ответный шаг.

С уважением

А. Гарриман».

* * *

«Сугубо конфиденциально

Государственный департамент США

Лондон, посольство США

м-ру А. Гарриману

Дорогой Аверелл!

Не понимаю, почему наши разногласия по отношению к СССР должны переводить наши личные взаимоотношения на столь официальный уровень, что Вы не мыслите иного обращения ко мне, чем высокопарное „сэр“. Меня причисляют к „ястребам“, вы — „голубь“, но оба мы демократы в самом широком понимании этого слова, а следовательно — убежденные антикоммунисты. У нас общая цель, а чей путь правильнее — покажет история.

Я с большим интересом прочитал Ваш меморандум. Полагаю, Вы сделали правильный вывод. Наши эксперты зафиксировали изменение курса Кремля по вопросу о Палестине. Д. Гувер подтвердил и Ваши предположения о том, что в организации кровавой провокации не обошлось без руки Москвы. Мне трудно понять, как Вы даже после этого можете оставаться „голубем“.

К сожалению, имеют под собой основания и Ваши опасения о сроках создания Москвой собственного атомного оружия. ФБР располагает информацией о том, что русские ведут усиленную разработку высококачественной урановой руды в Болгарии, в районе Бухова, по соглашению с коммунистическим режимом Димитрова. В неделю добывается и вывозится в Советский Союз до полутора тонн руды. Это свидетельствует о значительной продвинутости советского атомного проекта. Так что вряд ли мы имеем форы больше шести-семи лет.

Из одних и тех же предпосылок мы с Вами делаем диаметрально противоположные выводы. Я остаюсь сторонником жесткой политики, идеология которой была сформулирована м-ром Черчиллем в Фултоне. Запад должен эффективно использовать отставание Советов в атомной гонке и бедственное состояние экономики страны. Не забывайте, что Сталину еще придется выплатить почти девять миллиардов долларов за помощь США, полученную СССР по ленд-лизу.

Не думаю, что Москва сейчас в том положении, чтобы диктовать нам свои условия. Условия будем диктовать мы. США предоставят Советскому Союзу рассрочку долга и экономическую помощь. Но не раньше, чем будет заключено устраивающее нас соглашение по Берлину и не будут проведены свободные демократические выборы в Польше и других странах Центральной и Восточной Европы.

Такова моя точка зрения.

Свою Вы достаточно четко определили в меморандуме.

Должен с сожалением констатировать, что в своих заблуждениях Вы не одиноки. Вашу позицию, в частности, кое в чем разделяет генерал Джордж Маршалл. Если его план будет принят президентом и одобрен конгрессом, мне придется подать в отставку, так как я, как и Вы, не имею никакого желания отвечать перед Всевышним за чужие грехи.

Рискуя приобрести в Вашем лице еще одного влиятельного политического оппонента, я тем не менее счел необходимым показать Ваш меморандум президенту. Г. Т. отметил, что американские налогоплательщики недаром заплатили Вам три доллара жалованья за Вашу государственную службу в годы войны, так как Вы стали тонким знатоком России и ее поистине византийской политики. Он согласился с Вашей трактовкой ситуации вокруг Палестины и с тем, что Сталинскую премию Михоэлса следует рассматривать как согласие Москвы на реализацию крымского проекта на компромиссных условиях. Он предложил дать ответ Сталину в адекватной форме.

Форма эта такова. Президент считает, что в настоящий момент Вы принесете гораздо больше пользы не в качестве дипломата, а на посту министра торговли Соединенных Штатов. Ваш внушающий уважение опыт финансиста и бизнесмена будет востребован в полной мере. В новой должности Вы будете иметь больше возможностей корректировать политику правительства США в том направлении, которое Вы считаете правильным. Кроме того, Москва знает Вашу задействованность в крымском проекте и Вашу позицию „голубя“-миротворца. Президент поручил мне передать Вам это предложение и его просьбу принять его.

Что я и делаю со смешанным чувством удовольствия и досады.

Нет никаких сомнений в том, что сенат утвердит Ваше назначение.

Это и будет наш ответ Сталину.

Искренне Ваш

М. Бирнс».

2 августа 1947 года в конференц-зале Еврейского антифашистского комитета на Кропоткинской состоялось внеочередное заседание президиума ЕАК. В повестке дня был только один вопрос: «О погромах в Англии». Надлежало осудить, заклеймить и дать гневный отпор. Еще накануне Фефер обзвонил членов президиума, у кого были телефоны, остальным разослал приглашения с курьером. Собирались без особой охоты, но и без выражений неудовольствия. Дело привычное. Надо так надо. И привычно, по накатанной колее, шло заседание. Осудили, стараясь не очень повторяться, профессор Исаак Нусинов и директор издательства еврейской литературы «Дер Эмес» Лев Стронгин, двуличность лейбористского правительства умело обличил старый профинтерновец Иосиф Сигизмундович Юзефович. Еще два-три выступления, и можно было переходить к клеймению. Проект резолюции был подготовлен еще вчера, аккуратно перепечатан на бланке ЕАК и лежал перед Фефером, которому и надлежало его огласить.

Председательствовал Михоэлс. Он сидел рядом с Фефером за покрытым зеленым сукном столом, с несколько виноватым видом поглядывал на членов президиума, которых волей-неволей пришлось оторвать от дел.

Ерзал на стуле и нетерпеливо поглядывал на часы Борис Абрамович Шимелиович, мысленно был в своей Боткинской. В углу шушукались Перец Маркиш и Самуил Галкин, изредка прыскали в кулак. Михоэлсу даже пришлось постучать карандашом по графину, чтобы призвать их к порядку. Делал какие-то пометки в записной книжке Давид Бергельсон. Михоэлс мог бы поклясться, что они не имеют никакого отношения к еврейским погромам в Англии, информация о которых была настолько куцей и невразумительной, что было даже не очень понятно, о еврейских ли погромах идет речь или же о погромах кого-то другого. Но раз эти погромы предписано заклеймить Еврейскому антифашистскому комитету, громили, надо полагать, все же евреев. А кого еще можно громить?

Откровенно позевывал Лев Квитко. Академик Лина Соломоновна Штерн вообще, как казалось, не слушала. Пристроившись возле углового стола рядом с двумя стенографистками, просматривала толстые папки с письмами, адресованными ЕАК.

Писем приходило много, по три-четыре десятка в день. Жалобы. Кому-то не возвращают жилплощадь, кого-то выгнали с работы, кого-то не приняли в институт. Были и коллективки. Особенно из западных областей, из Могилевской, Витебской, Брянской. Не выделяют технику еврейским колхозам, закрывают еврейские школы. Среди коллективок были очень резкие. «Борьба с буржуазным национализмом перерождается в антисемитизм». Среди десятков и даже сотен подписей — кавалеры орденов боевого Красного Знамени, Славы, даже мелькнуло раза три — Герои Советского Союза. Одно письмо, пересланное в ЕАК из Президиума Верховного Совета, вообще было адресовано: «Москва, Кремль, Вождю еврейского народа Михоэлсу».