Сталин ловко воспользовался местью грузинского сатрапа. При помощи ареста Папулии Орджоникидзе и других мер он начал давить на горячего Серго. Главный промышленник Советской России полностью поддерживал репрессивную политику режима, но возражал против арестов своих подчиненных. Главным героем следующего показательного процесса предстояло стать заместителю Серго Орджоникидзе, помощнику наркома Юрию Пятакову, опытному руководителю, который был когда-то троцкистом. Орджоникидзе и Пятаков ценили друг друга и с удовольствием работали вместе.

В июле 1936-го за связи с Троцким была арестована жена Пятакова. За несколько дней до начала процесса над Зиновьевым Ежов вызвал Пятакова. Он прочитал ему показания подсудимых, которые обвиняли его в участии в троцкистском заговоре, и сообщил, что Пятаков освобожден от должности заместителя комиссара. Юрий Пятаков предложил доказать свою невиновность оригинальным способом. Он был готов лично расстрелять всех приговоренных к смерти террористов, включая бывшую жену, и опубликовать в газетах покаянные статьи.

«Я указал ему на всю абсурдность этого предложения», – сухо докладывал Ежов Сталину.

12 сентября Юрий Пятаков был арестован. Серго, отдыхавший в это время в Кисловодске, проголосовал за его исключение из ЦК. Конечно же, Орджоникидзе чувствовал, что и над его головой сгущаются тучи. Бледный, уставший, непохожий на самого себя, Серго сильно болел. Политбюро приказало ему работать не больше трех дней в неделю. НКВД тем временем начал арестовывать его советников и специалистов, которые не были членами партии. Орджоникидзе обратился за помощью к Ежевике: «Товарищ Ежов, пожалуйста, разберитесь с этим вопросом. Я уверен, что произошла какая-то ошибка».

Серго Орджоникидзе был не одинок в своих страхах. Они с Кагановичем не только обладали неиссякаемой энергией и были хорошими друзьями, но и возглавляли гигантские промышленные комиссариаты. НКВД не обошел стороной и ведомство Железного Лазаря. Его техспецов, железнодорожников, тоже арестовывали десятками.

Сталин прислал Серго протоколы допросов Пятакова. Арестованный признавался в том, что он саботажник. Отстрел технических специалистов был любимым занятием настоящих большевиков, но в аресте брата Орджоникидзе явно чувствовалась рука самого Сталина. «Папулию не могли арестовать без согласия Сталина, – сказал Серго Микояну. – Сталин дал санкцию на арест, даже не позвонив мне. Мы с ним были такими близкими друзьями, а он неожиданно позволил им арестовать моего родного брата!» Во всех бедах Орджоникидзе обвинял Берию.

Серго обратился к Сталину. Он делал все, чтобы спасти брата, но, похоже, перегнул палку. Арест близкого родственника был проверкой на преданность. Не один Сталин осуждал соратников за буржуазный сентиментализм. Молотов тоже сурово критиковал Орджоникидзе за то, что он «руководствуется эмоциями и думает только о себе».

9 ноября у Серго Орджоникидзе случился еще один сердечный приступ. Пока он отлеживался в больнице, из Тифлисского совета был уволен его третий брат, Валико. Он провинился тем, что утверждал, будто Папулия невиновен. Серго оставил гордость и написал Лаврентию Берии. «Дорогой товарищ Серго! – радостно ответил Лаврентий Павлович. – После вашего звонка я тут же вызвал Валико. Сегодня Валико восстановлен на работе. Ваш Л. Берия». Берия перенял у Сталина любовь к игре в кошки-мышки. Так же, как вождь, он не всегда шел к цели прямым путем.

Сейчас Сталин относился к Орджоникидзе как к врагу. Накануне пятидесятилетия Серго была издана его биография. Сталин внимательно изучал ее и делал язвительные пометки к абзацам, в которых рассказывалось о героизме Орджоникидзе: «А как же Центральный комитет? Как же партия?»

Сталин и Серго Орджоникидзе вернулись в Москву отдельно друг от друга. К этому времени следователи НКВД уже засучив рукава работали с пятьюдесятью шестью сотрудниками наркомата тяжелой промышленности. Серго оставался единственным, кто мог еще хоть как-то сдерживать вождя. Наверное, поэтому правые, которым тоже приходилось тяжело, полностью его поддерживали. «Мой дорогой, добрый и горячо любимый Серго! – писал Орджоникидзе Николай Бухарин. – Держись!»

Как-то в театре, где Сталин и члены политбюро, как положено, заняли места в первом ряду, Орджоникидзе заметил бывшего премьера Рыкова с дочерью Натальей (она-то и рассказала автору об этом эпизоде). Всеми забытые Рыковы сидели в партере на двадцать каком-то ряду. Серго тут же бросил Сталина и помчался целоваться с опальным большевиком. Рыковы были тронуты до слез.

На параде 7 ноября Сталин заметил с трибуны мавзолея Николая Бухарина, который находился среди обычных зрителей. Он послал чекиста сказать: «Товарищ Сталин приглашает вас на мавзолей». Бухарин сначала испугался, что его сейчас арестуют, потом успокоился и с благодарностью принял приглашение.

Николай Иванович Бухарин, обаятельный, но склонный к истерикам интеллектуал, пользовался всеобщей любовью. По тону писем, которыми он забрасывал вождя и которые с каждым днем становились все более взволнованными и испуганными, хорошо видно, как вокруг шеи Бухарина все туже затягивалась петля. «Большой ребенок», – насмешливо заметил Сталин на одном из писем Бухарина. «Чудак-человек!» – на другом. Бухарин все не мог остановиться: он даже во сне разговаривал со Сталиным.

«Все, что связано со мной, подвергается резкой критике, – читаем мы в письме от 19 октября 1936 года. – Мне даже не предложили написать статью в честь дня рождения Серго. Может, я не заслуживаю этой чести? К кому мне обратиться, как не к любимому человеку, который не ответит зуботычиной? Я вижу ваши намерения, но пишу вам, как писал Ильичу. Я пишу по-настоящему любимому человеку, которого так же, как Ленина, часто вижу во снах. Наверное, это покажется вам странным, но это действительно так. Мне трудно жить под подозрением. Мои нервы на пределе. В одну из бессонных ночей я написал стихотворение „Великий Сталин“».

Другим старым другом Бухарина был Климент Ворошилов. Они были так близки, что Николай Иванович называл красного маршала «милая чайка» и даже писал для него речи. Ворошилов подарил Бухарину пистолет со словами о признательности и дружбе. В последнее время он старался не отвечать на письма опального друга. «За что ты меня так обижаешь?» – спрашивал в одном из посланий Бухарин.

Оказавшись в опасности, Николай Бухарин написал Климу длинное, полное просьб послание. В нем он, в частности, сообщал, что обрадовался расстрелу «псов», Зиновьева и Каменева. «Прости за такое путаное письмо, – извинялся любимец Ленина. – Тысячи мыслей мечутся в моей голове, как быстрые лошади, которых не могу сдержать. Обнимаю тебя, потому что я чист. Н. Бухарин».

Ворошилов решил, что должен порвать это подобие дружбы. Он приказал адъютанту переписать письмо Бухарина для членов политбюро. «Я вкладываю по просьбе товарища Ворошилова также его ответ Бухарину», – написал адъютант на конверте.

Ответ Ворошилова является образцом аморальности, жестокости, страха и трусости. «Товарищу Бухарину. Я возвращаю ваше письмо, в котором вы позволяете себе предпринимать злобные атаки на руководство партии. Если вы надеялись убедить меня в вашей полной невиновности, то вам удалось только убедить меня в обратном. Вы убедили меня, что я должен держаться от вас подальше. Если вы не отречетесь письменно от ваших грязных эпитетов в адрес руководства партии, я буду считать вас негодяем. К. Ворошилов, 3 сентября 1936».