– Один из типов – это маньяк, который заигрывает с теми, кто их ищет. Оставляет послание, изначально загадывает загадки, ждет, как ты будешь распутывать клубки. Психоз – это почти всегда демонстрация.

– Да, они больны, это мучает их, и они даже ждут, что их остановят, прекратят страдания, – предположила Вероника, – где-то я подобное читала.

– Все верно! Они у тебя молодцы! – похвалил Лекс. – Похожий тип, возможно подтип. Маньяк-интроверт, можно сказать. Очень интересный тип.

– Нам, как всегда, достанется самое интересное, – радостно прихрюкнул Ромик.

– Усложнение, – почти одними губами произнес Егерь.

– Это как раз настолько болезненный и непреодолимый психоз, что маньяк себя не контролирует. Тоже есть послание, причина, если так можно сказать, по которой он убивает жертв. Убивает, потому что иначе не может. Признаки и форма убийства говорят о конкретных вещах. Но, во-первых, эта логика понятна ему одному. То есть там нет как таковой загадки. Там есть срыв. Он следует своему ритуалу, собирается что-то другое сделать, но не может, срывается и убивает. Не загадки нам загадывает, а не может иначе.

– И какими чертами обладает этот тип маньяка? – уж, что Егерь помнил, так это то, что все учебники по криминалистике написаны в формате «если – то».

Если есть характеристика психа, значит, есть и отличительные черты характера.

– Места обитания? Привычки? – пытал он Лекса.

– Я криминалистику вместе с тобой в спортзале прогуливал, – фыркнул Лекс. – Да и боксерская груша способствовала закреплению совсем других знаний. Так уж выезжаю на хорошей памяти. Специалиста надо.

Ни от Егеря, ни от Лекса не укрылся вздох разочарования ребят. Специалист – это долго, а крючок любопытства уже повешен.

– Покопайся в памяти! – смеялся Егерь. Уж он-то хорошо знал Лекса. Если бы тому совсем нечего было сказать, он бы и не начал этот рассказ, сразу бы к психологу-криминалисту пошел. – Я тебя жалел, бил в пол силы, а значит, все мозги выбить не мог.

– Раздвоение личности, некоторые различия в форме убийств, он же не контролирует себя, не осознает, значит, полностью все условия соблюсти не успевает. Особенно в начале, когда проходит становление, психоз не расцвел еще полным цветом. Маньяк не сразу определяется со стилем…

– Точно. Как раз, как у нас, – не удержался Ромик.

Лекс кивнул ему немного преувеличено и закончил:

– Ну, и он не остановится, пока его не остановить принудительно.

– Вот это вообще круто, – вздохнул Егерь.

– Надо уточнить, но для него убийство – это как обострение. Живет нормальной жизнью, что-то в нем копится, что побуждает его убить, потом убийство и затишье. Ремиссия. Потом снова цикл.

– Ну, значит еще к психологам. Но сначала я в тюрьму, – решил Егерь. – Вероника, подготовь документы.

Девушка кивнула.

– Я в Котельничий, – Лекс собрал со стола ключи от машины. Послышалось негромкое пиликание. Он завел авто, чтобы охладить салон к своему приходу. Аномальная жара, накрывшая город, быстро всем привила несвойственные привычки.

– Ника, Лексу тоже. Запрос на архив отправь в район.

Девушка кивнула:

– Уже.

Егерь и Лекс вышли из кабинета. Серега дрых в машине.

– Хорошо вы тут пристроились, уютно. Никакой казенщины. Красивый дорогой офис, – оценил Лекс.

– Во многих кабинетах стоят бюсты, висят флаги. Привычка.

Ни у Лекса, ни у Егеря не шло из головы одно и то же. Лекс покачал головой:

– Ты можешь представить, что надо испытать, чтобы выработать, выплеснуть столько гормонов, чтобы не выдержало сердце? Может, все-таки вкололи. Прямиком в кровь.

– Нет. Иосиф не нашел уколов, царапин, ничего. Уверен, что гормоны Дикий выработал сам.

– Угу.

Они разошлись по машинам.

Егерь взглянул на экран телефона. Пропущенный от отца Лизы. Придется перезвонить. Он сморщился от презрения к себе. Докатился. Перепоручил свое задание. Пользуется услугами частного детектива. Интересно, тому уже есть что сказать? Егерь принялся искать номер, понимая, что сейчас будет врать.

Глава 21

Повилика всегда спала днем. Немного ночью и днем. Получалось два промежутка деятельности в сутках. Ложное ощущение, что дней в два раза больше, чем есть на самом деле. Не очень удобно, но когда-то же она должна была спать?

Большинство ее подруг, ложась за полночь, спали до обеда. Но она любила раннее утро и не желала его пропускать. Поэтому, возвращаясь домой ночью, она спала несколько часов, а с восходом просыпалась. Любовалась розовым, малиновым или оранжевым рассветом. Ей нравилось медленно поднимающееся солнце над заливом, вода, меняющая свои цвета, блеск мелких волн. Ей казалось это временем очищения, обновления, обнуления. Просыпалось солнце, новый день, город. Пространство и даже воздух окрашивались в свежие цвета, умывались.

Она успевала сделать легкую тренировку, больше похожую на общую физическую подготовку, нежели танцы. Зарядка давно вошла в привычку, дарила силы и энергию на весь день, будто напоминала телу, что оно сильное, гибкое и стройное. Потом, Повилика завтракала в кафе, едва то открывалось. Она оказывалась первой и единственной посетительницей. Спокойно и терпеливо дожидалась, когда кафе заполнится бизнесменами и менеджерами, решающими дела за завтраком. Нет, утро она никак не хотела пропускать.

Ночь. Ночь она любила еще больше. По сути, Повилика была ночным жителем. Танцы на пилоне вообще существовали, чтобы танцевать их ночью в свете ослепительных стробоскопов и софитов. Когда мир вокруг превращается в безумный яркий и цветной хаос. Когда каждая ночь, как отдельная маленькая жизнь. Жизнь, состоящая из безудержного веселья, легкости, красоты, соблазнения, вечного праздника.

Она порхала вокруг шеста, напитывалась энергией ночи и страсти, постепенно ощущая, как умирает от усталости. Тогда, начинала замечать, как красивая картинка заменяется неприглядной реальностью. Красивых и уверенных людей алкоголь размазывает в клоунов и тошнотворных лицемеров. Видела, как стрелки ползут по кружевным чулкам, как тушь растекается по лицу и заметны царапины на каблуках. Хаос, веселье, блеск и убогость. Нет, она не могла такого пропустить.

Так что для восстановления сил у нее оставался день. Несколько часов в обед, когда она отключала телефон, плотно зашторивала двойные портьеры, укладывалась в свежую, хрустящую чистым бельем постель и погружалась в сон.

Она не ставила будильник.

Казалось, от ее движения ветки ломались впереди нее до того, как она касалась их. Будто она превратилась в собственную тень. Шла за собой настоящей и не видела себя. Только поломанные ветки. Из них сочилась кровь. Иногда брызгала в разные стороны. Заливала белые лепестки сирени. Капала на землю. Впитывалась в каменные бортики цветочниц, в надгробия, в кресты и вылепленные из камня статуи.

Она еще не видела, но точно знала, что там впереди есть статуя. Мраморная, розоватая, с