— Вот тебе!

Лигул обернулся. Остановился. Стараясь не спешить, Варсус выдохнул атакующую маголодию. Это была не просто штопорная маголодия, а спирально-штопорная, от которой не существовало отводов и блоков. Она пробила бы любой нагрудник, любую защиту, но не прозвучала. Дудочка Варсуса оказалась залеплена серой противной массой. Пастушок вгляделся — и его чуть не стошнило: это было оторванное ухо заманившего его сюда комиссионера.

Лигул приветливо поклонился, показывая, что ничуть не обижен, помахал рукой и, свернув на лестницу; исчез вместе со своей свитой.

Варсус не стал догонять его, безошибочно ощущая, что все напрасно. Предусмотрительный горбун уже в Тартаре. Вернувшись в опустевшую комнату, пастушок подобрал рапиру и, сидя тут же, на полу, ее концом стал прочищать дудочку, избавляя ее от комиссионерского уха. Ухо корчилось на ладони как живое, пытаясь отрастить лапки и ускользнуть.

Варсус смотрел, как оно ползет, и думал. Недавнее возбуждение ушло. Он провалился в странную замедленность, в остановленное, застывшее время. Почему Лигул сказал, что он необратимо скатывается во мрак? Зачем вернул ему оружие? А потом все эти мысли вдруг исчезли и их заместила одна очень простая и ясная: «Мефодий отыщет Камень-голову и получит огромные силы. Мало ему золотых крыльев и бессмертия! Все одному Мефодию. И даже Дафна для него одного! А на тебя вечно будут смотреть глазами сострадательного друга, не забывая очерчивать границу, которую никогда не дадут переступить!.. Плевать, что ты служил свету столько тысячелетий! В Эдем тебя больше не пустят. Грифоны будут рвать тебя клювами. Даже жалкие бронзовые крылышки на тебе больше не держатся!»

Варсус вскочил так резко, что закружилась голова.

‹‹Так что? — произнес в нем тихий, едва слышный голос. — Какой вывод? Значит, твой союзник теперь Лигул?»

И опять, перекрикивая его, загремело сердитой медью: «При чем тут Лигул? Если бы дудочку не забили, я убил бы его!.. Но разве вокруг все справедливо? Разве мне не приходилось все время убеждать себя, что все хорошо? Добро вечно оказывалось не таким уж и добрым и почему-то не очень спешило на помощь. Зло не наказывалось немедленно, как я того хотел, а возможно, не наказывалось вообще. Сколько хороших людей на войне были приговорены к смерти, страдали, ждали расстрела, потом были казнены. А как они надеялись на чудо! Но чуда не произошло! Всякие там Троилы не очень-то спешили сваливаться с небес, и даже его, Варсуса, не пускали! Нет уж, милые! Если вы приговорены, то вас, скорее всего, казнят, и добро, скорее всего, опоздает!.. Ах да! Ваш эйдос просияет! Ну тут, конечно, на все один ответ!»

Тихий голос, заглушенный кричащей медью, ничего не возражал. Не спорил. Но отчего-то Варсусу вспомнился один из его опекаемых, молодой режиссер, бакалавр культуры, резавший сиденья в аудиториях. Причем это был человек тонкий и даже неглупый. Просто у него как-то обостренно обозначались два полюса. Первый: «Все о'кей! Я о'кей! Мир о'кей! Буду всех любить, одаривать собой и светить, как солнышко!» Другой: «У меня все плохо! Я буду жечь кнопки в лифтах, резать стулья и мстить миру».

«А что туг такого? Все устали. Никого никому не жалко. Вот мы и выцарапываем любовь», — говорил этот режиссер, и Варсусу тогда, помнится, нечего было ему возразить.

А сейчас и возражать не хотелось. Силы первомира. Надо их получить и использовать самому. Напрасно Лигул так уверен, что они окажутся на службе у мрака. Он, Варсус, не будет злом. Он станет добром. Но истинным добром. Не тем, что сидит в Эдеме под защитой грифонов. С тем добром он тоже разберется… Но это уже потом, в свое время… Теперь же надо с чего-то начать.

Сосредотачиваясь, пастушок на мгновение закрыл глаза.

— Так. Действуем. Шаг первый. Медная цепочка, вымоченная в крови единорога! — сказал он сам себе и, брезгливо раздавив сапогом ухо комиссионера, тщательно вытер подошву о порог.

Тем временем Лигул, благополучно провалившийся в свою канцелярию, уже раскладывал на столе пергаменты и ласкал взглядом малую рать открытых чернильниц. Чернильницы были расставлены в строгом, раз и навсегда установленном порядке — по группам и резусам. И горе тому секретарю, который бы ошибся.

Рядом с горбуном, готовясь уйти, стоял Азгуд.

— Все было разыграно как по нотам! — льстиво сказал он. — Особенно меня восхитило, что вы ни разу ему не соврали, только кое о чем умолчали, а между тем получилось как раз то, что нужно.

Глава канцелярии, не поднимая глаз, усмехнулся уголком рта.

— Вы не сказали ему, что есть еще третий, кого подпустит к себе Камень-голова. Тоже не свет и не мрак, — продолжал Азгуд.

Лигул перестал улыбаться. Уголок рта вернулся в прежнее положение.

— Иди. Мешаешь, — сказал он. — Не забывай присылать глаза. И имей в виду если кто-то начинает казаться себе слишком незаменимым — это верный признак, что его пора менять. Помни об этом!

Азгуд поклонился и вышел.

— Когда привезут пиццу? — спросила Ирка.

— В третьей половине дня, — уклончиво отозвался Матвей.

— Третьей половины не бывает. Ты ее опять не заказал!

— Я пытался, — стал оправдываться Багров. — Но никто не хочет привозить пиццу по адресу «Сокольники. Мы встретим вас у детской песочницы››.

Ирка усмехнулась. Она сидела за столом, сжав ладонями виски. Перед ней лежала тетрадь с кошечками на обложке — мнимый продукт полиграфкомбината города Ульяновска. Обложка тетради раскалилась докрасна. Тетрадь давно бы уже прожгла стол, не подложи под нее Матвей металлический лист, а под лист еще две половинки кирпича, чтобы он не прикасался к полировке.

— Я застрелюсь отравленным кефиром! — простонала Ирка. — Двадцать два вызова! Из них восемнадцать срочных! Вся нежить в городе натурально взбесилась! Джинн в супермаркете перебил семьсот бутылок шампанского, надеясь найти хоти бы одну, куда можно спрятаться. Две русалки из океанариума вмерзли в лед при попытке вплавь сбежать из города. В деревянных конструкциях Исторического музея проснулся леший. В австралийском посольстве бушует разъяренный гоблин, которого раньше принимали за каменное украшение фронтона.

— Весело, — признал Багров. — Вчера мы не явились на шесть вызовов и получили выговор на гербовой бумаге. Печать пылает от гнева. Ты связывалась с Троилом?

— Да. Он говорит, что ничего страшного. Держитесь! — сказала Ирка, железным крюком, чтобы не обжечься, открывая тетрадь. — Вот, опять что-то пришло! Все, пчелка, поехали жужжать!

Матвей подхватил за брезентовый ремень деревянный ящик со снаряжением и повесил на плечо. Зимой его принимали за ящик для подледной рыбалки. Куда больше вопросов возникало летом. Некоторые любопытные даже пальцы пытались туда засунуть. Отдельные пальцы до сих пор валялись где-то между сушеными глазами гарпий, ресницами циклопа и пузырьками с огненной жидкостью из газовых дыхал химер. Временами Багров пытался их потихоньку выбросить, но Ирка принималась визжать, и он оставлял пальцы в покое, тем более что хранителем ящика был он и Ирка сама туда не заглядывала.