Зимой 1939/40 года я, будучи солдатом, находился в Вюрцбурге. Мать посещала меня там. Воином наслаждаешься такими посещениями в полной мере. Ванна в гостиничном номере матери каждый вечер находилась в моем распоряжении, она баловала своего первенца в рамках тогда возможного, не в последнюю очередь, винами из фляги; излишне объяснять, что мать вводила меня в курс текущего политического и военного развития событий. Она рассказала мне, что обнаруженные в Варшаве зондеркомандой «фон Кюнсберг» дела польского Министерства иностранных дел явились определенным сюрпризом для немецкой стороны, открыв, насколько далеко и интенсивно включился в европейскую политику американский президент Рузвельт, с тем чтобы предотвратить мирный результат германо-польских переговоров. По всем находившимся к тому времени в распоряжении актам и документам можно было заключить, что поворот французской и британской политики был вызван массивным вмешательством американского президента. «Lay-out» для британской политики, представленный Галифаксом в процитированном письме к его парижскому послу, очевидно, больше не имел силы, как и намерение Бонне умерить французскую активность в Восточной Европе, высказанное французским министром иностранных дел своему варшавскому послу[217]. Хотя Ноэль впоследствии также оспаривал, что Бонне перед отцом формально отказался от осуществления французского влияния в Восточной Европе, но он признал:

«(…) неоспоримо, что личное поведение господина Бонне во время Мюнхена (…) и в течение последующих месяцев создало у германских государственных деятелей впечатление, что их страна вопреки оставшимся в силе договорам и торжественным заявлениям впредь будет иметь свободу рук на Востоке[218].

Так, польский посол пишет варшавскому Министерству иностранных дел из Вашингтона 21 ноября 1938 года после беседы с Буллитом, американским послом в Париже и тогда еще доверенным лицом Рузвельта, с которым он встретился в связи с нахождением Буллита в отпуске в Штатах:

«(…) Буллит ответил, демократическим государствам требовалось в целом еще два года до полного вооружения. Тем временем Германия, вероятно, продолжит экспансию в восточном направлении. Желанием демократических государств явилась бы война на Востоке между Германским рейхом и Россией. Так как потенциал мощи Советского Союза до сих пор не известен, могло бы случиться, что Германия слишком далеко оторвалась бы от своего тыла и была бы осуждена на длительную и изматывающую войну. Только тогда демократические государства, как полагает Буллит, атаковали бы Германию и принудили бы ее к капитуляции»[219].

21 января, то есть за несколько дней до визита отца в Варшаву[220], Буллит, после многомесячного пребывания в Соединенных Штатах, возвратился в Париж с «чемоданом, полным инструкций»[221]. В течение этих дней Буллит дважды совещался с Бонне, еще до речи последнего перед Национальным собранием. Он также дважды говорил с польским послом.

Сегодня может считаться неоспоримым фактом — хотя далеко не все документы доступны, — что американская дипломатия в течение этих месяцев развила невероятную активность с целью предотвращения соглашения между рейхом и Польшей. Что касается установки Рузвельта по отношению к Германскому рейху и его антигерманской политики, то на этот счет, естественно, никаких сомнений у немецкого правительства не имелось, однако интенсивные усилия американской дипломатии по срыву германо-польского соглашения во всем их значении открылись немецкой стороне только из захваченных в Варшаве польских документов.

Отцу, однако, отрицательное влияние американской политики было совершенно очевидно; польские документы явились для него лишь подтверждением его точки зрения. Посланник Шмидт (пресса) пишет:

«Кое-что прояснилось уже в беседе с Риббентропом на обратном пути из Варшавы: министр иностранных дел видел в Рузвельте и США подлинную причину изменения курса в Париже. (…)

На чем основывалось подозрение Риббентропа, что инициатором парижского разворота явился Рузвельт, в салон-вагоне не обсуждалось. Но любопытным для меня явилось, что, по прибытии в Берлин, (…) Риббентроп тотчас же хватился Рудольфа Ликуса, (…) и спросил его: «Имеется ли что-то новое из Софии, Ликус?» Штандартенфюрер, усердно закивав, ответил: «Очень интересные сообщения, господин рейхсминистр!»

Ликус открыл в Софии особенный источник информации, неизменно поставлявший очень ценные сведения из американского дипломатического представительства: среди материала были отчеты американского посла в State Department, указания из Вашингтона, даже очень конфиденциальные, лично посланникам направляемые сообщения. Это был очень хороший контакт, установленный Ликусом, разумеется, также и очень дорогой. Из этого источника поступала не только информация, но и анализы американской политики. (…)»

Шмидт (пресса) задает решающий вопрос:

«Вопрос, который ставится сегодня, звучит: доказуемо ли, что Рузвельт (…) спровоцировал французский отказ от парижских договоренностей? То, что Рузвельт вызвал речь Бонне в Национальном собрании 26 января и тем самым решительно укрепил польское сопротивление?

Мое мнение: на этот вопрос следует ответить положительно (…)».

Буллит заявил польскому послу: «Если война начнется, то мы, конечно, не примем участия в ее начале, но мы закончим ее». И на вопрос, вступят ли США в возможную войну против Германии, он ответил:

«Без сомнения да, но лишь тогда, когда Англия и Франция первыми нанесут удар!»[222]

К этому времени президент США уже в течение многих лет занимался возвращением Соединенных Штатов в мировую политику. Поскольку, однако, огромный американский потенциал в смысле активной мировой политики можно было действенно применить лишь в столкновении мирового масштаба, он не останавливался перед использованием в этих целях конфликтных возможностей. Не затем, чтобы сохранить британскую мировую империю или французскую, бельгийскую и голландскую колониальные империи; его также не занимала независимость Польши, ею он, не раздумывая, пожертвует позже в переговорах со Сталиным, так же, впрочем, как и Черчилль. Речь для него шла об увеличении американского могущества. Через своего доверенного Буллита он оказал скрытый нажим на британское и французское правительства, вынудив отказаться от компромиссов с Германией.