Затем собеседники занялись сравнительной оценкой ряда американских симфонических оркестров. Г-н Гилельс, разумеется, познакомился со многими из них на личном опыте… В последнее время все шире распространяется мнение, что эра „великой тройки“ (оркестров Бостонского, Нью-Йоркского и Филадельфийского) миновала безвозвратно и что не меньше пяти–шести других оркестров достигли такого же технического и артистического совершенства. Это мнение было высказано и присутствующими, называвшими в качестве примеров высокого американского симфонизма оркестры Вашингтона, Кливленда, Питтсбурга, Сан-Франциско, Цинциннати и Чикаго…

Исполнение Эмилем Гилельсом Концерта Чайковского привлекло в тот вечер до трех с половиной тысяч восхищенных слушателей, заполнивших огромный зал. Под конец вся публика поднялась с мест и разразилась долго не смолкавшими аплодисментами. Трактовка Гилельса отличалась большим своеобразием, и музыкальные критики разошлись в своих оценках. (Обратите внимание — в чем именно. — Г. Г.).

Рецензент газеты „Вашингтон пост“ нашел, что пианист наложил свой отпечаток на весь концерт и получил от дирижера поддержку; между солистом и оркестром царило почти полное единодушие. „Вашингтон ивнинг стар“ такого единодушия не отметила, но и ее критик писал: „При исполнении Концерта Чайковского г-н Гилельс обнаружил все те чудесные качества, которые делают его столь волнующим артистом для слушателя: совершенно ослепительную технику, жилку чистейшей поэтичности, колоссальную мощь и исключительное владение всеми пианистическими средствами. Со времен Горовица никто не потрясал слушателей такими стремительными октавами в последней части, а прозрачная ясность более спокойных страниц партитуры приобрела чарующую прелесть“.

На следующий день рано поутру Эмиль Гилельс с супругой осмотрели Белый Дом, а затем отправились в Библиотеку Конгресса, где устроена выставка наиболее драгоценных музыкальных сокровищ, хранящихся в Библиотеке: рукописей, печатных нот и книг о музыке. Гилельса и его спутников тепло приветствовал заведующий отделом Библиотеки Гарольд Спивак — и уже несколько минут спустя завязалась оживленная беседа на музыкальные темы. Д-р Спивак проводил пианиста и его жену в рассчитанный на 510 мест зал имени Элизабет Кулидж, где многие величайшие артисты мира давали камерные концерты. Воспользовавшись случаем, д-р Спивак выразил надежду, что и Эмиль Гилельс когда-нибудь почтит зал своим участием, быть может, в качестве пианиста в одном из концертов Джульярдского струнного квартета, который, начиная с сезона 1962/63 годов, станет постоянным ансамблем Зала имени Э. Кулидж и будет играть на его знаменитых страдивариусах. Джульярдский квартет недавно вернулся из турне по Советскому Союзу, где он имел большой успех. К предложению д-ра Спивака пианист отнесся с нескрываемым интересом. Затем заведующий Музыкальным отделом разложил перед своими посетителями подлинные манускрипты таких великих мастеров, как Моцарт, Бетховен, Брамс и Шуберт, и г-н Гилельс склонился над ними с максимальной сосредоточенностью и, несомненно, почувствовал себя в своей стихии. Атмосфера сразу стала еще более неофициальной и непринужденной. Пианист еще долго изучал рукопись сочиненной Брамсом каденции к одному из фортепианных концертов Моцарта — автограф, несомненно, показался ему исключительно интересным. После этого он случайно бросил взгляд на только что вышедшие из печати ноты „Патронной музыки“ — экспериментальной вещи Джона Кейджа, одного из наиболее крайних и спорных композиторов музыкального авангарда Америки. Нотное письмо, использованное Кейджем для данной пьесы, не имеет ничего общего с издавна знакомыми музыкантам всего мира знаками: каждая страница похожа скорее на колонию больших расползающихся амеб, нарисованных к тому же весьма неумело. В глазах пианиста забегали веселые огоньки. Он рассматривал „ноты“ Кейджа, перевернул их вверх ногами, подержал против света и, наконец, спросил: „Знаете, что это такое?“ Никто не откликнулся. Тогда г-н Гилельс сам себе ответил: „Ясно — это рентгеновский снимок. Снимок желудка какого-то музыканта“, — и похлопал себя по соответствующей части туловища.

Не так уж много времени провел пианист в Библиотеке Конгресса (вечером концерт. — Г. Г.), но успел покорить всех своим добродушным остроумием, скромностью и дружелюбием. Расставание было проникнуто искренним сожалением, и д-р Спивак выразил чувства всего музыкального мира Америки, когда, прощаясь с посетителем, он высказал надежду на то, что в будущем визиты г-на Гилельса в Соединенные Штаты станут еще более частыми и еще более продолжительными».

Я уже имел случай оговориться, что не ставлю перед собой задачу «перечислять» все гилельсовские маршруты и сознательно опускаю — в некоторых случаях до поры до времени — разговор о многих странах, где проходили его гастроли.

Томас Манн высказал такую мысль: «Признание за границей — это прижизненное признание потомства». Гилельсу посчастливилось узнать это признание будущих поколений.

Но пора, наконец, возвратиться на нашу землю. Ведь гилельсовская деятельность протекает параллельно — и там, и здесь, — и разделение, понятно, чисто условное. Гилельс везде, разумеется, «такой же» — где бы ни играл.

Не берусь воссоздать полную картину его деятельности в первое послевоенное десятилетие — намечу лишь только «основные направления». Концерты его проходят в громадных залах культурных центров и в отдаленных поселках — их график чрезвычайно уплотнен.

Репертуар постоянно расширяется. Упомяну, к примеру, некоторые крупные сочинения с оркестром; это d-moll’ный и Пятый Бранденбургский концерты Баха, Первый концерт Мендельсона, Andante spianato и Большой блестящий полонез Шопена, Симфонические вариации Франка, леворучный Концерт Равеля, Четвертый концерт Рахманинова…

Нередко Гилельс включает в свои программы произведения, не входящие в «привычный» список. Он играет Гранадоса и де Фалью — композиторов для нас тогда достаточно экзотических. И русская музыка, разумеется, «не отстает». Гилельс дает жизнь Алябьеву, который предстает композитором широкого диапазона, а не только автором «Соловья». Гилельс играет Квинтет, Трио, Сонату для скрипки и фортепиано; в начале нового столетия одна из зарубежных фирм выпустит все эти записи на компакт-диске. Впервые исполняет Гилельс никому не известное недавно найденное Трио Бородина.

В связи со сказанным — коротко об ансамблевой сфере, занимающей в гилельсовском исполнительстве важное и, если можно так выразиться, естественное место. Дело в том, что игра солиста в ансамблях обставляется, бывает, особыми «преимуществами», вроде: икс достиг зенита в своей области и ему уже тесно в пределах фортепианной музыки и клавиатуры; что же ему остается, как не расширить свои «владения», конечно же, на радость всем нам, — ведь мир музыки необъятен. С Гилельсом было не так — никакого специального «подчеркивания»: он просто играл, к примеру, камерного Бетховена, как и играл Бетховена в других его ипостасях. Камерный репертуар его всеобъемлющ: Бах, Вивальди, Гендель, Гайдн, Моцарт, Бетховен, Шуберт, Шуман, Брамс, Франк, Сен-Санс, Форе, Кюи, Чайковский, Шостакович, Прокофьев… Многое, к счастью, осталось в записи. Гилельс играет с сестрой и с Леонидом Коганом, с валторнистом Яковом Шапиро и флейтистом Александром Корнеевым. Наконец, по инициативе Гилельса сложился спаянный и постоянно действующий коллектив — трио, куда вошли молодые Леонид Коган и Мстислав Ростропович. Слушая сейчас записи трио Гилельс — Коган — Ростропович, поражаешься высочайшему художественному уровню, хотя трудно ожидать чего-то иного от сотрудничества таких музыкантов. Сильнейшее впечатление, как и многое другое, оставляют Большое трио B-dur Бетховена, трио «Памяти великого артиста» Чайковского.