Музыканты берут паузу. Лукас следует за их главным к бару.

– Твои последовательности аккордов восхитительны, – говорит Лукас. Жоржи опирается на стойку локтями, Лукас прислоняется спиной – они видят друг друга лишь краем глаза. – Ты все упростил с той поры, как я слушал тебя в последний раз.

– В тот последний раз, чтобы послушать мою игру, ты набил клуб головорезами Корта, – отвечает музыкант.

– Оно и сейчас так, – говорит Лукас и переходит на португальский. – Я надеялся, что ты придешь.

– Жайме и Сабрина просили тебе отказать. Я почти их послушал.

– И все же ты здесь.

Бармен плавно подталкивает бокал через светящуюся стойку. Жоржи смотрит на его содержимое как на яд.

– Я воссоздал кашасу.

– Мне надо кое в чем признаться…

– Ты никогда не любил кашасу.

– У тебя плохо получается кашаса.

Бармен наливает чистый джин. Жоржи делает глоток и криво улыбается от воспоминаний.

– Но в том, что касается джина, ты хорош. Спасибо, что заметил. Я про последовательности аккордов. Я узнал, что можно предложить больше, воспользовавшись меньшим. Мне потребовалось время, чтобы по-

нять это, а в гитаре слишком много всего для одной жизни. В такой момент и находишь свой голос, свою гитару. Я ждал, что ты со мной свяжешься.

– Я подумывал над тем, чтобы приехать в Царицу и послушать тебя.

– Но вместо этого призвал меня к себе королевским приказом. Ты единственный в этом зале, кто нас слушает. Выглядишь хреново, корасан.

Лукас забирается на барный стул.

– С каждым днем становится легче. Понемногу. Я себе это говорю, но при взлете с Земли моему здоровью был нанесен ущерб. Глубокий, неисцелимый. Земля стремится убить тебя, говорят люди. Это правда. Просто все случается не сразу.

Перкуссионист и бас-гитаристка вернулись к своим инструментам и занялись настройкой, перебирая ноты и перебрасываясь ими.

– Я должен вернуться, – говорит Жоржи.

– Конечно, конечно. Жоржи, а потом ты не…

– Все кончено, Лукас. Ты все и закончил, если помнишь.

– Только выпить. Вот и все. Где-нибудь в тихом местечке. Самом тихом из всех, какие я разыщу.

Музыканты глядят на своего товарища.

Тот опять улыбается, болезненно и криво.

– Ну ладно. Только выпить.

– И просьба, Жоржи. Ты не мог бы сыграть…

– Águas de março?

– Да.

Любимая песня Адрианы. Она хотела послушать ее в конце: «Включи, включи снова, Лукас». Он отвернулся, чтобы добыть кофе – кофе и босанову, – и она ушла.

– Всегда рад играть Águas de março.

Лукас сидит у стойки и слушает, как Жоржи подстраивается под своих товарищей, добиваясь гармоничного звучания. Кивок – и они начинают второй сет. Лукас слушает до первого повтора, затем с трудом сползает с барного стула и возвращается к своим светским обязанностям.

Бармен отрегулировал подсветку так, что Лукас и Жоржи пьют посреди озерца мягкого золотого сияния. Они сидят по обе стороны угла, образованного стойкой. Бармен поглощен маленьким представлением, которое позволяет скучающей обслуге выглядеть занятой.

– Бар все еще существует, – говорит Лукас. – Руа Винисиус ди Морайс [30]. Номер 49. На углу. Можно заплатить за столик у окна, где он и написал песню. Ее давно нет, но семья, по слухам, еще живет в Ипанеме.

– Ты там бывал?

– Нет. Побоялся, что реальность не выдержит сравнения с легендой.

– Это я могу понять.

– Бразилия, которую мы храним в своем сердце, всегда более совершенна.

Бармен подает две свежие порции джина по рецепту Корта. Над замерзшими бокалами клубится туман.

– Я тебя ненавидел, когда пришли земляне, – говорит Жоржи. – Их гребаные боты заглядывали в каждое глазное яблоко, регистрировали каждую душу. Царица Южная никогда не была благосклонна к семейству Корта, но теперь тебя там ненавидят.

– У них есть причины, – отвечает Лукас. – Я делал ужасные вещи. Чудовищные вещи. «Горнило»…

– Все в курсе.

– Все подозревают. Но никто ничего не знает наверняка, потому что не хочет знать. Все, о чем я мечтал, все, ради чего я это сделал, – теперь дальше от меня, чем когда бы то ни было.

Жоржи хватает дрожащую руку Лукаса. Свет от барной стойки сияет между их соединенными пальцами.

– Я привожу их всех сюда – союзников, врагов, соперников, любовников – и мы пьем джин, играем в драконьи игры, но никто из нас не подымает взгляд, чтобы посмотреть, отчего небеса потемнели. Аманда спросила меня, чего хотят Корта. По-настоящему хотят. Я ответил – семья превыше всего, семья навсегда, но она имела в виду не это, а говорила о мечтах. У Суней есть мечта, у Воронцовых есть мечта. Маккензи всегда бредили независимостью. Никто не знает, чего хотят Асамоа, но у них есть мечта. В тот раз я не смог ответить Аманде. Думаю, теперь могу. Моя мать была глубоко вовлечена в деятельность Сестринства Владык Сего Часа и вербовала из них мадриний, спонсировала их, помогала строить сестринские дома в Хэдли и Жуан-ди-Деусе. Майн-ди-санту Одунладе была ее исповедницей на протяжении последних месяцев. Сестринство было уничтожено, когда Лукасинью вывозили из Жуан-ди-Деуса.

– Резня Маккензи, – говорит Жоржи.

– Так вот как это называют?

– В Царице.

Жоржи поднимает палец, заказывая новую порцию выпивки.

– У меня нет времени на их божеств, но то, что привлекало мою майн, привлекает и меня. Этот мир – лаборатория, где люди ставят эксперименты над культурами, обществами и философиями. Новые виды политики и формы религии. Цель – создать нечто прочное. Земля погибает. Я это видел собственными глазами. Земля умирает и разлагается. Вся человеческая культура может быть разграблена и сожжена, уничтожена новыми идеологиями. Они не уважают свой мир. Если мы допустим единственную ошибку, Леди Луна нас убьет. Поэтому мы ее уважаем. Мы знаем, насколько хрупки. Нет причин, по которым человечество не могло бы процветать здесь на протяжении тысяч лет. Это была мечта майн Одунладе: общество, которое сможет просуществовать без катастроф десять тысяч лет. В два раза дольше, чем любая земная культура. Мне это нравится. Как будет выглядеть Луна после того, как меня не станет, и после того, как моих потомков в пятисотом колене не станет? Понятия не имею. Но что-то здесь будет существовать – что-то более крупное, мудрое и очень старое. Преемственность, Жоржи. Ты понимаешь?