небу, пробивающемуся сквозь лесную неоглядность, черно отблескивающих глаз. Ананда и Арджуна посмотрели друг на друга, а потом почти одновременно с почтением в голосе обратились к тапасье:

— О, высокочтимый, осмеливаемся спросить про сына царя сакиев. Не ответишь ли ты, ступивший на тропу мудрости, где нам найти его?

Но они так ничего и не услышали и засомневались, с живым ли человеком имеют дело. И было это сомнение в духе того, что случилось с ними прежде. Однажды они забрели в какой-то лес и там увидели сидящего под деревом человека и пожелали говорить с ним, но тот не внял их словам, был так же неподвижен и… холоден. И они ощутили холод, однако приняли это за нежелание отвечать. Потом Ананда, точно бы подталкиваемый кем-то, дотронулся до иссиня-черного, слабо обвислого плеча и тут же отдернул руку, сказал прерывающимся голосом:

— Он не слышит нас. Он далеко отсюда…

Они и теперь подумали, что этот человек тоже утратил форму и уже есть совсем не то, чем был прежде, но тут заметили едва обозначившееся шевеление возле сухих потрескавшихся губ тапасьи, однако ж не стали больше ни о чем спрашивать и уж намеревались подняться с земли, как вдруг увидели возле тапасьи длинную пеструю змею и воскликнули, надеясь, что отшельник услышит, но тот все пребывал в давешнем недвижении, он не обратил на них внимания и тогда, когда они вскочили на ноги и, крича, замахали руками, отгоняя от тапасьи змею. Но теперь это ничего не могло поменять, они заметили, как змея подползла к человеку и замерла, точно бы в удивлении перед отшельником: отчего тот даже не стронется с места и все пребывает в прежнем постоянстве и шепчет священные слова, уносящиеся к высшим божествам, а может, даже не к ним, а к чему-то вознесшемуся над миром, большому и неподвижному, что неизменно в своей сути и обращено лишь к душе человеческой и не понимаемо ее земным обрамлением, — а уж потом, изготовившись, длинно и шипяще пала на человека. Но и, смертельно ранив его и зная, что он весь в его власти, она не утратила своего удивления, было оно не как у людей, не так остро и ощущаемо, все же точно обозначаемо ее змеиной сутью, и удивление сказало, что здесь что-то не так: человек должен был защищаться или хотя бы обозначить защиту, другое дело, что у него могло не получиться, она была большая и сильная змея, и она уже имела представление о человеке… Удивление в змее росло, и она уже не умела совладать с ним, все в ней перевернувшим и как бы заставившим засомневаться в собственном существовании, она вроде бы еще и оставалась прежней, но внутри у нее утратилась привычная устремленность и устойчивость в понимании змеиной сути, и это скоро сделалось непереносимо, и она уползла в темноту леса, укрываемая от света высокой травой; все же и здесь не обрела покоя. Вдруг осознала: встреча с человеком, показавшаяся непривычной, скорее, не была такой, просто подводила ее к черте, через которую не переползти, если даже и вылезет из собственной шкуры, она тут так и останется и мало-помалу усохнет. Змея почувствовала, как силы, прежде проталкивавшие ее тело и сквозь тяжелую каменистую россыпь, начали ослабевать, а потом и вовсе покинули ее. Но она не желала поверить в свою немощность и силилась что-то предпринять, но тщетно. Казалось, мертвый холод, сковавший отшельника, передался змее и теперь ей сделалось холодно и неугадываемо во мраке. Она никогда не опасалась холода в теле, принимала за что-то свычное с нею, но тут было другое, помертвелостью пахнуло от этого холода, она ощутила в себе слабость и непротивляемость совершаемому, точно бы все сделалось в согласии с ее естеством.

Когда Ананда и Арджуна приблизились к человеку, а он сидел все так же в прежнем недвижении, держа прямо спину и глядя перед собой, правда, уже и вовсе захолодавшими глазами, и, преодолев неожиданно охватившую их скованность, прикоснулись к его лицу затяжелевшими ладонями, в небе уже скопились черные тучи надвигающейся ночи. Приближение тьмы, прежде почти не замеченное ими, хотя ночь часто заставала их посреди дороги, под открытым небом, вдали от людей, отчего-то смущало, нет, не то что бы они остро ощущали это, все же смущение не покидало, и они намеренно загоняли его в глубь души.

— Он поменял форму, — сказал Ананда, глядя на отшельника.

— Да, — вздохнул Арджуна. — Змея смертельно ужалила тапасью.

— Интересно, поменявший форму видел, как змея подползала к нему или нет?..

— Думаю, видел… Но не захотел ничего изменить тут. Наверное, ему это было нужно.

— Я тоже считаю, что ему это было нужно. Скорее, он не нашел того, что искал, и решил, что, поменявши форму, быстрее подвинет себя к истине.

А потом они увидели змею, та не отползла далеко, темно и угрюмо, а если приглядеться повнимательней, еще и неживо взблескивала кожей.

Арджуна, отстранив от себя Ананду, приблизился к ней, уже не испытывая робости, что-то в душе сказало, что змея теперь не опасна, она тоже не удержалась в прежней форме. Так и было, и этому не отыскивалось объяснения. И, как во всякую пору, когда сталкивался с тем, что не объяснимо, Арджуна почувствовал на сердце томление. Пришедшее томление, и то, прежнее, от изнурительной дороги, с большим напряжением, гораздо более ощутимым, чем Ананде, давшейся ему, слившись воедино, произвели в душе четко осознаваемое им, сдвижение, почему он ощутил как бы вдруг прибавившуюся слабость, но слабость не ту, от которой заплетались, цепляясь за колючую траву, закровенелые ноги, а в голове гудело, и глаза впереди ничего не видели, тьму одну… эта слабость была душевного свойства, она воспаряла над телом и добавлялась к физической слабости, и уже нельзя было не то что идти, а и стоять на ногах трудно. Арджуна покачнулся, дыхание сделалось прерывисто и болезненно остро, но он удержался на месте. Это далось непросто, дыхание стало и вовсе хрипло и прерываемо, а спустя немного из горла пошла кровь. Арджуна опустился на колени и застонал… Подбежал Ананда, и на нем было исхудавшее желтое одеяние, порванное во многих местах, и оно уже не скрывало тела, а то было не только что почернелое, а точно бы обугленное на палящем солнце, иссушенное так сильно, что ребра розово светились и кожа стала тонкая и прозрачная и какая-то сморщенная. Ананда помог Арджуне лечь на землю, сам сел возле него и задумался… Но перед мысленным взором сакия ничего