Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Явился Дорошилов и довёл слова Витязя до Савина. Сава, немного подумав, сказал:
– У нас нет прикрытия со стороны Мамонтова. Причём нет этого прикрытия уже с утра. Видимо, танк, который пришёл на первый блокпост и был подбит Сашкой Гарбузом, оттуда. Без брони укропы решили не рисковать. А что это значит, товарищи командиры?
– Что они спокойно ждут прихода другой брони и побольше, чем было, – ответил за всех Астахов. – А когда она придёт, нам светит участь героев-панфиловцев. Правда, в кино мы этот подвиг про себя вряд ли увидим.
– Правильно! А нам чего, ждать прикажете? – обратился Сава к соратникам по злосчастию. – Я боюсь, что больше не будет ни ракет, ни фугасов, ни самолётов. Уходить надо. Тем более что приказывать здесь теперь могу только я. Так вот, исходя из наступившего геморроя в жопе и надвигающегося драматического финала шекспировской трагедии «Гамлет», нам пи…ец, и мы все умрём смертью загнанных в угол мышей, если немедленно не начнём выдвижение.
– А Витязь? – поинтересовался Семёнов.
– Он сам принял решение. Какое – ты слышал. Кстати, мужское и единственно правильное в сложившейся ситуации. Командиры, приказываю сбор за зданием Дома культуры. На подготовку пятнадцать минут. К тяжёлым раненым приставить по два бойца. Лишнее и прочее барахло оставить. Сапёрам разнести растяжки только внутри штаба. Остальные гранаты с собой. Время пошло.
Взглянул на циферблат: без пятнадцати минут полночь…
* * *
Витязь понял, что двигаться даже по окраинным улицам Мамонтова рискованно. Собаки не лаяли. Хозяйские сторожевые или пристрелены, или спрятаны, или сбились в своры, и нет им никакого дела до уличных прохожих, особенно с автоматами. Решил идти в обход села, прислушиваясь ко всяким звукам, доходившим со стороны жилых домов и дворов. Ничего подозрительного не обнаружив, повернул обратно, как вдруг до него донёсся очень отдалённый стон. Или это не стон, а крик о помощи? Показалось? Вот ещё какой-то не то вой, не то плач… Теперь окрик…
Сердце забилось чаще. В голове возникло сомнение: стоит или не стоит проверять? Но ведь нельзя так вот запросто уйти, не узнав хоть что-то о парнях. Нет, нельзя. Надо идти, каким бы ни был риск…
Он нашёл место, откуда могли доноситься странные звуки. Лишь пробравшись ближе и затаившись в зарослях под плетнём, он смог наблюдать за происходящим внутри и около богатой усадьбы с двухэтажным коттеджем и целым рядом капитальных надворных пристроек. Это оказался самый центр села. На улице стояли две бронемашины, на одной из которых был установлен, судя по размеру ствола, крупнокалиберный пулемёт. Внутри помещения шла пьянка, сопровождаемая шумом и гамом, песнями, матерными перебранками и самым настоящим ржанием. На ступеньках у входа сидел военный, затягиваясь сигаретой в кулачке. Распахнулась входная дверь. Изнутри блеснул лучик фонарика. Вышло несколько человек. Может, трое или четверо. Трудно разглядеть, но посчитать очередью из автомата можно.
«А может, жахнуть по этим гадам и гранату напоследок? – рассуждал Виктор, когда группа выстроилась вдоль забора и начала обрызгивать его мочой, шумно матерясь, рыгая и ругая чью-то “курву-мать”. – Лязгу, конечно, будет много, но в погоню ночью не попрутся. Ржёте, твари? Веселитесь, гондоны штопаные? Щас я вам устрою цирк с конями, петухи драные!»
Он уже подтянул автомат, снял затвор с предохранителя, положил рядом «эфку»… Тут неожиданно скрипнула дверь одной из хозяйственных пристроек, и Витязь увидел, что изнутри выволокли человека с перетянутыми сзади руками, с босыми ногами и в одном нижнем солдатском белье. Ржание пьяной толпы новым раскатом разнеслось по округе.
«Обнаглели, гады. Даже дозор не выставили. Значит, скоро подкрепление придёт», – только и успел подумать Витязь, как из того же сарая вытащили ещё несколько человек, таких же босых и в нательном белье. Только при свете фонариков уже хорошо подпитых нацистов Виктор разглядел, что у всех пленных намотана изолента на уровне глаз. Их повалили на землю и начали буквально топтать ногами, старясь чаще попадать носками армейских ботинок в голову, в пах и живот. Тех, кто начинал стонать или кричать от боли, били ещё сильнее, с разбегу, наотмашь. Покуражившись вдоволь, снова затолкали пленных в лабаз.
Витязь стиснул зубы до хруста. Слёзы брызнули из глаз. Горький ком беспомощной досады застрял в горле. Хотелось просто встать и открыть огонь по беснующемуся стаду животных, одетых в военную форму, обвешанных разгрузками и автоматами. Но выдержка, выработанная долгими годами войны, возобладала.
«Сейчас они побеснуются, пойдут допивать водку. Пацанов загонят в сарай, а там как карта ляжет», – решил Витязь и, сохраняя максимальную скрытность, отполз назад…
Ещё по пути к дому на краю села он приметил стог прошлогоднего сена, куда и решил залечь до поры до времени. Это оказалось верным решением, так как уже через несколько минут с западной части села на большой скорости подскочили два пикапа-внедорожника с пулемётами на крышах. Свет фонарей прошёлся прямо над тем местом, где только что залегал Витязь. Всё же бывалых фронтовиков чутьё редко подводит.
Начали раздаваться команды вперемешку с отборным русским матом. Польскую речь и украинскую мову кто-то строго разбавил английским языком:
– Enough. Stop drinking. It’s time to go!
– Выходи по одному, – скомандовал толстый бородатый верзила. – Быстро становись у плетня!
Парней вновь вывели из сарая и поставили вдоль забора в один ряд. Потом отвели в сторону четверых, которые стояли твёрдо на ногах, и уложили ничком в кузова грузовичков. Осталось трое, подпиравших друг друга плечами.
Подошёл верзила и осветил каждого фонариком в лицо. Отойдя пару шагов в сторону, он махнул рукой. Мгновение… Многоствольная автоматная очередь… Толпа быстро разбежалась по машинам, и, разбрасывая комья грязи из-под колёс, пикапы и бронемашины резко рванули через распахнутые ворота.
Витязь лежал, уткнувшись лицом в ладони и, сотрясая плечами, тихо рыдал в себя. Он ещё долго не решался поднять голову, просто боясь увидеть перед собой место убийства мальчишек-снайперов, которые так и не успели дать достойный бой врагу, но уже сложили свои юные головы вдали от родных домов, где по-прежнему их продолжают ждать матери. Для них они ещё живые, а для Витязя – уже нет. Грудь сдавило чувство тяжкой вины за погубленные жизни, не заслуживающей никакого прощения. Хотелось громко взвыть, как израненному зверю, попавшему на острый рожон. Душа, растерзанная совестью, готова была выскочить наружу вместе с сердцем,
