Был очень злопамятен. Последние полгода перед смертью, до выставки, стал неузнаваем. Появилась апатия «мне все страшно надоело», «свои стихи читать не буду – противно», стал еще более обидчив, мнителен, жаловался на одиночество: «девочкам нужен только на эстраде». «У Вас была женщина, которой не было бы противно взять в руки Ваши грязные носки? – счастливый человек». Был очень озлоблен на всех за выставку. Перессорился со всеми.

Последний год перед самоубийством – стал хрипнуть, говорил: «Для меня потерять голос то же, что потерять голос для Шаляпина».

Была «сумасшедшая, дикая впечатлительность», был чрезвычайно чувствителен «к спичке», был очень чувствителен к похвале, мог при этом смутиться. Мог часами сидеть и вздыхать. Никогда не был похабен или циничен. Одна женщина передавала, «что М. как любовник не представлял большого интереса». Был очень влюбчив.

«Был большой ребенок» (история о том, как наврал про угощение Поля Морана[332] на деньги, которые проиграл в карты). Был очень непосредственен. В то же время был временами молчалив, бывал замкнут, уходил в себя.

Была привычка щелкать зубами.

Необычайно богатая ассоциативная деятельность: «ездил за одним словом на Таганку». Работал очень тщательно. Сначала подбирал в уме, потом записывал отдельные отрывки. Почти со всеми был на «вы», что Кассиль объясняет его особенной корректностью, «джентельментством»; «амикошонства» не терпел. Был необычайный вкус во всем. Был очень чувствителен к пошлости.

Телеграмма о том, чтобы исправить строфу – характеризует тщательность работы.

Был необычайно работоспособен, фактически всегда выступал, не отдыхая подряд много лет.

Бросался деньгами направо и налево и в то же время мог терпеливо ждать сдачи 15 копеек.

Был человек с необычайно большим внутренним напряжением, был всегда как бы под давлением. Всегда был как бы в мобилизованном состоянии, «мог всегда сесть работать». Всегда был углублен в себя, в свои творческие мысли. Всегда очень интересовался реальной жизнью. Принимал интересы революции к сердцу, как свои собственные, поэтому был искренно революционен в своих стихах. (Случай с тем, как заинтересовался новым трамваем.[333]) Был обеими ногами, всей ступней на земле. Космичность была свойственна первоначальному периоду его творчества, когда находился под влиянием Уитмена,[334] а также потому что любил гигантские масштабы. В этом отношении эпоха гармонировала с его внутренней сущностью. «Гигантизм был у него в крови».

Производил первое большое, поражающее впечатление на людей, даже незнакомых. Туловище было сравнительно более длинное, чем ноги. Сидя был огромен вследствие этого (длинное туловище).

Был свойственен взгляд несколько в сторону. «Была страшная сила взгляда». В глазах чувствовалось сильное напряжение. Очень охотно жестикулировал ртом и массивной нижней челюстью, перекатывал папиросу из одного угла рта в другой. Очень сильная складка бровей. «Шел как хозяин по земле», видел все насквозь.

Читать книги не любил, из-за отсутствия интереса. Интересовался больше всего живой жизнью, революцией. Интерес, заинтересованность вообще играли необычайно большую роль в его поведении.

Насчет попыток к самоубийству ранее Кассилю ничего не известно. Самоубийство для всех было полной неожиданностью.

Был человек больших неожиданностей. Всегда был под влиянием очень больших настроений. Страшно обижался на недостаточное внимание к нему со стороны властей. Очень любил славу. (Выступление в Большом театре, где читал последнюю часть поэмы «Ленин».[335] Очень характерно, что приехал домой в очень дурном настроении, вследствие того что произошло недоразумение на Театральной площади из-за такси.

Весь вечер говорил только про это, совершенно забыв о своем триумфе.) «Все окончания нервов были как бы выведены наружу». Чрезвычайно сильно затрагивал любой мелкий факт и сейчас же действовал очень сильно на его настроение соответственным образом.

Одновременно работал над несколькими темами: одна ведущая, большая – поэма; другая злободневная. Носил с собой две-три записные книжки.

"Кассиль. Возьмите таксиль…»

Эрудиции большой не было.

Была очень большая актерская одаренность (например, когда играл в кино).

Всю жизнь мечтал играть Базарова из «Отцов и детей». Тип Базарова очень импонировал Маяковскому.

Делал из спичек портрет Максима Горького. Был очень художественно одарен.

Саму по себе природу, по-видимому, не любил. Любил походить по лесочку, пострелять.

Очень любил вообще посылать телеграммы, больше, чем писать письма.

Очень живо переносил общественное в личное.

Сексуальных извращений, по словам Кассиля, не было.

Большая законспирированность в отношении своей биографии: не любил вспоминать, разговаривать о прошлом. Резкая разница между домосковским периодом жизни и московским.