– Простите, ради бога, – извинился Круглов, с трудом пряча улыбку. – Но мне кажется, вы сильно преувеличиваете. Давайте взглянем на эту историю с другой стороны. Ваши первокурсники демонстрируют отменное знание цитат из древнеримских авторов и прекрасное владение карандашом. И то и другое в их профессии очень даже пригодится. Так что вам, Лариса Васильевна, не расстраиваться, а радоваться нужно.

– Радоваться? – взвизгнула Валеева, разом потеряв привычное хладнокровие. – Неужели вы, ректор, способны безучастно смотреть на открытое неуважение к учителю и наставнику? – Не дождавшись ответа и истолковав это как признак слабости, Валеева пошла в решительное наступление: – Определяйтесь, Владимир Петрович, что для вас важнее: защитить честь и достоинство ваших преподавателей, поддержать их авторитет или выгородить хамское и ярко выраженное асоциальное поведение отдельных студентов?

Ректор снова ничего не ответил. Валеева с уязвленным видом поднялась и, глядя на Круглова сверху вниз, обозначила свою окончательную позицию:

– Я этого так не оставлю!

В ответ Круглов окинул ее неожиданно тяжелым для такого ребяческого лица взглядом и властным жестом снова отправил в кресло. Валеева села, предвкушая триумф. Ну не станет же он связываться с заведующей передовой по всем показателям кафедрой из-за какой-то девчонки?

– Знаете, я не собирался обсуждать эту тему так скоро, но вы сами меня вынудили.

Было видно, что весь этот разговор ректору крайне неприятен.

– О чем это вы? – насторожившись, спросила Валеева.

– Видите ли, при всех достоинствах вы, как я понял, обладаете двумя фатальными, на мой взгляд, недостатками. Во-первых, вы не питаете уважения к студентам. А между тем, академическая проза жизни такова: не они для нас, а мы для них. Да-да. Так и только так, – повторил Круглов свою мысль в ответ на выражение полного несогласия во взгляде Валеевой. – А во-вторых, уважаемая Лариса Васильевна, мне стало известно о некоторых ваших… э-э… наклонностях.

– Что вы имеете в виду? – снова едва не взвизгнула заведующая.

– Забавно. – Ректор сдвинул очки на самый кончик носа и улыбнулся, но на этот раз как-то совсем не по-детски. – Обычно труженики науки понимают намеки с полуслова. Разве нет?

– А я вот не понимаю, – еще пронзительнее ответила Валеева.

– Ладно, объясню.

Владимир Петрович достал из кармана ключ и открыл один из ящиков стола. Оттуда он извлек папку с какими-то бумагами и бросил на стол.

– Я имею в виду жалобы подчиненных по поводу домогательств с вашей стороны. Жалобы, которым мой предшественник по ему одному известным причинам не дал хода. У меня, как вы понимаете, таких причин нет.

Ректор снова улыбнулся одной стороной рта. Валеева вспыхнула. Черт! Старый ректор, на которого у нее имелся свой компромат, божился, что самолично уничтожил все эти кляузы. Каков негодяй!

Между тем Круглов поднял руку, показывая, что еще не закончил.

– В общем, так. Если за ближайшие три месяца вы не докажете, что совершенно необходимы кафедре и университету и что способны полностью контролировать ваши наклонности, я буду вынужден предложить вам поискать другое место приложения ваших педагогических талантов.

С этими словами ректор убрал досье и снова запер на ключ.

– А если я не захочу уйти? – спросила заведующая, с вызовом вскинув квадратный подбородок.

Тут ректор перестал улыбаться, и его серо-голубые глаза превратились в темно-асфальтовые. Многозначительно указав пальцем на только что запертый ящик стола, он пугающе спокойным тоном предупредил:

– Тогда я вас похороню.

Меньше всего на свете Валеева ожидала услышать подобную фразу в собственный адрес. Ее глаза округлились, а губы побелели. Стало ясно, что разговор закончен. Заведующая попыталась подняться, но ватные ноги не слушались.

– Да, чуть не забыл, – холодно бросил напоследок Круглов. – Добром прошу, не трогайте Буре. Знаете, когда ваш покорный слуга тридцать лет назад постигал в этих самых стенах азы наук, Борис Михайлович читал мне лекции. И знаете, что любопытно?

– И что же? – через силу выдавила Лариса Васильевна.

– Эти лекции – единственное, что я из всех пяти лет обучения запомнил на всю оставшуюся жизнь.

* * *

Даже самый дешевый из всех существующих в природе сортов чая, который именно по этой причине массово закупался для нужд управления, сегодня казался просто восхитительным. Лучко не мог поверить в свою удачу. Он с самого утра гнал от себя преждевременные надежды, боясь сглазить. И вот пять минут назад пришло известие, на которое он втайне так рассчитывал. Сотрудник, посланный на стадион «Наука», сообщил, что клуб Грачева по страховке приписан к той же спортивной клинике, где лечился Меригин. Мало того, выяснилось, что в последние недели перед смертью Грачев залечивал больное колено.

Лучко сразу же распорядился навести справки о том, чем болели жертвы предыдущих нападений маньяка и куда они обращались за врачебной помощью. Спасибо Семенычу. Если бы не его дотошность, они бы никогда не вышли на этот след. Капитан в красках представил себе сегодняшний доклад Деду.

* * *

Возвращаясь от ректора, Валеева в лифтовом холле столкнулась с Буре и Стольцевым, направлявшимися в кафе. Профессор, удивленно глянув на совершенно подавленную заведующую, прошептал Глебу на ухо:

– Неужели она кончит так же, как ее исторический прототип?

– В смысле?

– Помните, как разъярился император Клавдий, когда узнал, что в его отсутствие законная супруга не только втихаря снова вышла замуж, но и перетащила все самые ценные вещи из дворца в дом нового избранника? Клавдий в гневе повелел привести к нему Мессалину для дознания и вырезать всех ее любовников. Если бы это распоряжение было и в самом деле исполнено, демографическая убыль в Риме оказалась бы просто катастрофической. Слава богу, меч центуриона заставил Мессалину замолчать…

– Думаете, над головой Валеевой уже навис?.. – Глеб пытался подыскать подходящую трактовку иносказательности профессора.

– Думаю, не только навис, но и рубанул, – прошептал Буре, кивком указав на сломленную фигуру некогда «железной леди».

– Кто бы мог подумать, что доживем.

– Я-то уж точно и не мечтал, – едва слышно проронил Буре, рассеянно глядя туда, где только что за дверями лифта скрылось бледное как полотно лицо заведующей.

Гриша всегда картавил и плохо видел. Дефекты дикции его не особенно заботили, а вот слабое зрение было просто наказанием господним. Начитавшись Конан Дойла, Вайнеров и Жапризо, он с детства мечтал о карьере следователя или, бери выше, секретного агента. И, может, именно так все в жизни бы и сложилось, если бы не эти чертовы глаза. Левый минус девять, правый – вообще минус одиннадцать. Расторгуев с удовольствием лег бы под нож хирурга и согласился бы на любую операцию, но какая-то природная патология оперировать не позволяла, так что оставались только эти ужасные очки. Они не только перечеркивали его мечты, но и порядком смешили окружающих.