– Изыди, – едва двигая побелевшими губами, пролепетал больной. – Папа не станет издавать такие буллы. Евреи не корона святого Вацлава, чтобы защищать их неприкосновенность под угрозой отлучения. Ты сам сошел с ума и морочишь честным христианам голову!

Врач расхохотался, отрывисто и горько, и замолк так внезапно, словно его смех натолкнулся на невидимую преграду. Глаза сузились, припухшие веки почти сомкнулись, окончательно придав его лицу с горбатым носом, высоким лбом и впалыми висками сходство с головой стервятника.

– Что ж, теперь, когда честные христиане извели своих еврейских соседей, посмотрим, ослабеет ли чума! – хрипло произнес он. – Весна еще только в начале… Что-то будет здесь летом!

…Вскоре после его ухода в соседней комнате послышалась возня. Вернувшийся слуга не торопился заглядывать в комнату. Он гремел металлической посудой, что-то переливал, передвигал и нарочито вздыхал, словно пытаясь усилием напряженных мышц разорвать стягивающий грудь кожаный ремень.

Больной не звал его. Оперевшись на локоть и вытянув шею, он прислушивался к этим звукам. В его глазах застыл страх. Наконец, он выкарабкался из-под одеяла и, шатко опираясь на опухшие ноги, едва державшие вес его ожиревшего тела, добрался до шкафа с сокровищами. Ухватившись за полку, мужчина взял холщовую тряпицу и заново заботливо укутал серебряного пса. Затем, плотно закрыв дверцы, запер замок, вделанный в одну из створок, тяжелым черным ключом, извлеченным из-за пазухи ночной рубахи, где он прятался на шнурке. За этим занятием и застал его внезапно вошедший в комнату слуга.

– Хозяин, зачем же вы встали?! – Бросившись к больному, он подставил ему плечо и почти отнес его обратно в постель. – Неужели вам лучше?

– Где там лучше… Совсем погибаю… Отчего ты с женой не на мессе?

– Мы подумали, что грешно бросать вас без помощи, с одним кухонным мальчишкой, и вернулись с полпути. Надобно позвать врача! – Слуга заботливо укутывал хозяина одеялом. – И не этого колдуна и еретика проклятого, а настоящего, который знает толк в новых лекарствах.

– Где же его сейчас взять в городе, настоящего врача? – простонал больной, уползая под одеяло, словно огромный червь под опавший лист. – Настоящие все разъехались. Остались только неучи и еретики… Ты запер дверь внизу?

– А как же!

– На замок и на оба засова? – тревожно спросил мужчина. Прислушиваясь, он приковал взгляд к полу. – А он уже ушел?

– Нехристь этот? Ушел, и след его я замел метлой. – Слуга снова поправил одеяло и смахнул на пол горсть высыпанной земли. – Вы бы заснули?

– А кто там ходит внизу? – нетерпеливо спросил больной, глаза которого расширялись все больше. В них заметался нескрываемый ужас. – Кто там?

– В кухне Мария греет воду для ножной ванны.

– Это не ее шаги! Там ходят мужчины, несколько мужчин! Я слышу, как тяжело они ступают…

– Скажете тоже… – проворчал слуга, отворачиваясь. – Там никого нет.

– Но я слышу, как там ходят!

– Все это мерещится вам… – Слуга с побагровевшим лицом повернулся к больному, вытащил у него из-под спины смятую подушку. – Вот я вас уложу поудобнее, и вы уснете.

Ловко взбив подушку сильными руками, более подходящими для того, чтобы ворочать камни, он внезапно коршуном упал на постель и всем телом прижал хозяина к перине, в которой тот утопал. Короткий вскрик больного был тут же заглушен прижатой к его лицу подушкой.

В тот же миг в дверях показались трое. Двое мужчин стояли на пороге, третий выглядывал из-за их широких плеч, силясь разглядеть, что происходит в спальне. Они производили двойственное впечатление. Звероватые, грубые, загорелые до черноты лица, заросшие щетиной, отмеченные всеми пороками, странно смотрелись в сочетании с богатой, расшитой серебром и золотом бархатной одеждой. Цветные шелковые чулки, туфли с такими длинными загнутыми носами, что их приходилось привязывать на цепочках к подколенникам, изобилие жемчужных и самоцветных украшений, золотые цепи, свисавшие с бычьих шей, – все говорило о том, что вещи эти попали к своим владельцам недавно и еще непривычны им. Незваные гости были одеты как придворные или богатые купцы, но все равно сохраняли на себе печать каторги и галер.

Мгновенно сообразив, что происходит, не произнося ни звука, трое, отталкивая друг друга, ринулись в спальню. Первый бросился на помощь слуге, который едва удерживал на месте бьющееся в судорогах агонии тело. Двое остальных ринулись прямиком к шкафу. Один выхватил из-за пояса тесак, примеряясь к замку.

– Не ломайте… – хрипло окликнул их слуга. – Держите!

Отняв от лица хрипевшего полузадушенного человека подушку, он с яростью рванул шнурок у него с шеи и швырнул ключ своим приятелям. Лицо умирающего исказила последняя судорога. Он проводил угасающими глазами мелькнувший в воздухе ключ и замер. Выждав минуту, слуга прижал ухо к груди хозяина, а затем поднялся с постели:

– Я все приберу, а вы поторопитесь. К нему могут прийти.

Каторжники молча поспешно набивали серебряными и золотыми предметами припасенные кожаные мешки. Обернутый в полотняную тряпицу пес исчез в недрах одной из воровских котомок…

– О чем задумалась?

Мать, подошедшая к Александре сзади, задала вопрос тихо, но женщина, очнувшись, вздрогнула так, будто у нее над ухом крикнули.

Художница сидела на кухне в родительской квартире, одна. Маргарита, сославшись на плохое самочувствие, час назад прилегла в ее комнате. И в самом деле, вид у подруги был совершенно больной. Отец с матерью, несмотря на сильный снегопад, гуляли во дворе, когда подруги вернулись. Александра не слышала, как родители вошли в квартиру. Материнский голос, внезапно прозвучавший над ухом и оборвавший ее грезы, напугал женщину.

Мать присела напротив:

– У тебя был очень странный вид! Ты будто спала наяву, с открытыми глазами!

– Я и правда спала, – отрывисто ответила Александра.

Еще миг назад она видела зачумленный город так ясно, словно он и был настоящей реальностью, он, а вовсе не эта будничная обстановка – кухня с типовой мебелью, тесная родительская квартира, панельный дом, заснеженный двор.

– Где Рита?

– А вот она действительно спит. Наверное…

– Рано легла, – заметила мать. – Знаешь, сейчас, когда ты живешь здесь, я все вспоминаю тебя маленькой девочкой. Ты и тогда была странной: то бешеной какой-то, то задумчивой. Я думала, это пройдет с годами, а ты только хуже стала!

Последние слова она произнесла с улыбкой, но Александре показалось, что мать вовсе не шутит. Она заставила себя улыбнуться в ответ:

– Я еще могу исправиться!

– Куда там! – отмахнулась мать. Понизив голос, она спросила: – Рита надолго у нас?

– Еще на два дня она точно останется. – Александра вспомнила о послезавтрашнем аукционе. – Потом неизвестно. Может быть, уедет.