года, когда я объявил о выдвижении своей кандидатуры, у меня сложился ответ на воображаемый вопрос Роджера Мадда о том, почему я собираюсь стать президентом: во-первых, потому что среди претендентов на этот пост я не вижу ни второго Рузвельта, ни второго Эйзенхауэра; во-вторых, потому что нам требовалось значительно большее, чем то, что было у Картера "самым лучшим", для решения тех серьезных проблем, которые стояли перед страной, в области внутренней и внешней политики; и, наконец, потому что по своему опыту работы в правительственных учреждениях и в частном бизнесе, а также по своей философии и по своему характеру я лучше других кандидатов был подготовлен к тому, чтобы вести за собой Америку в 80-е годы.

Мой приезд в Кливленд в ходе кампании в середине октября был важен не только из-за участия в ужине Национальной конференции христиан и евреев и в вечере сбора средств в фонд кампании, назначенном на понедельник, но также и по личным причинам. В Огайо у меня жили родственники. И Марвин Пирс, отец Барбары, и мой собственный отец были уроженцами этого штата. Мой дед Сэм Буш также активно участвовал в партийной деятельности в штате, правда в демократической, однако личные симпатии к нему сохранились.

Другим штатом, в котором у меня существовали подобные связи, был Мэн, где на 2 ноября был назначен съезд республиканской партийной организации штата. Именно там Говард Бейкер планировал дать ход своей предвыборной кампании с помощью средств массовой информации и победы в баллотировке на конвенте. Штат Мэн подвергался обработке не только командой Бейкера, но и сотрудниками Джона Коннэлли.

Проводилось всего лишь неофицальное голосование, однако, если бы я на этом собрании республиканцев штата Мэн оказался на четвертом месте, уступив Бейкеру, Рейгану и Коннэлли, это стало бы плохой новостью: во-первых, лидерами могли стать Бейкер и Рейган, достигнув той цели, которой я добивался в Айове. Во-вторых, поскольку кандидаты "со звездочкой" постоянно балансируют на натянутом канате, это могло отразиться в Айове, повлиять на настрой наших добровольных активистов на местах (не говоря уже о тех, кто делал взносы в наш денежный фонд). В-третьих, с Мэном меня связывали семейные корни. Техас был моим домом, я прожил там более 30 лет, но самые счастливые годы моего детства я провел в Уокерспойнте, где все еще жила моя мать и куда каждое лето приезжала вся наша семья.

Мы поздно начали организационную работу в Мэне, поэтому было мало надежды на то, что я смогу прийти первым в неофициальном голосовании. Казалось, что Бейкер обеспечил себе успех. Но добровольцы из колледжей, выступавшие под лозунгом "Буша в президенты!", собрались в Портленд отовсюду и развернули свою деятельность на улицах вокруг зала, где происходил съезд, а также на его галереях. Они компенсировали своим энтузиазмом то, что другие кандидаты обеспечивали себе тщательной организацией.

После моего прибытия в Портленд утром в субботу Рон Кауфман, один из руководителей нашей кампании в Новой Англии, посвятил меня во все последние новости: сторонники Бейкера заполучили контроль над повесткой дня съезда. Очевидно, они в оптимистическом свете обрисовали Говарду его сильные позиции среди восьмисот делегатов. Он был настолько уверен в исходе неофициального голосования, что пригласил целый самолет вашингтонских политических обозревателей и телевизионные группы сопровождать его в поездке в Портленд. Поскольку в субботу новости выходят позже, это означало, что съезд получит широкое освещение средствами массовой информации.

Второй новостью, которую сообщил мне Кауфман, было то, что Бейкер будет заключительным выступающим перед голосованием. Организаторы конвента устроили то, что средства массовой информации называют выходом каждого кандидата по регламенту "конкурсов красоты". Мы все должны были выступать перед делегатами, при этом последнее слово сохранялось за Говардом.

Наконец, мне было сказано, что, поскольку Бейкер и Коннэлли были лучше подготовлены к данному мероприятию, мои шансы на занятие приемлемого места — в лучшем случае третьего — зависели от того, какое впечатление я произведу с трибуны съезда.

Ожидая за кулисами своей очереди появиться на трибуне, я пробежал глазами наброски своей Речи — речи с большой буквы. Каждый президентский кандидат составляет свою главную Речь, ту самую, которую он постоянно отрабатывает и шлифует на протяжении всей кампании. В ней концентрируется все то, что он хочет довести до сведения общественности, суммируются его предвыборные тезисы, выражается его позиция по основным проблемам, содержится призыв поддержать его.

Самая известная подобная Речь в новейшей американской политической истории произнесена Рональдом Рейганом. Впервые она прозвучала перед национальной телеаудиторией в его кампании против Голдуотера в 1964 году. Она пережила несколько политических циклов между 1964 и 1980 годами, но ее центральный тезис, что "Америка представляет собой последнюю надежду людей на Земле", и утверждение, что Америка подошла к "рубежу, когда приходится делать выбор между индивидуальной свободой и властью государства", остались неизменными.

Стиль Рейгана отличался яркой индивидуальностью. Мой собственный стиль не был постоянен и зависел от того, писал ли я свое выступление заранее или импровизировал. Те, кто пишет выступления для кандидатов, естественно, хотят, чтобы кандидат не отступал от текста. Но, возвращаясь к дням своей кампании в Техасе, я вспоминаю, что мне было удобнее, когда передо мной были лишь общие наброски, я мог реагировать на поведение аудитории и ориентироваться на месте.

В Портленде в этот день царила атмосфера, характерная для съездов. 800 делегатов были с боков и сзади окружены местами для зрителей, которые, несмотря на дезорганизацию в других отношениях, внушительно представляли кампанию Буша. По мере того как я говорил, я чувствовал, что стихийный энтузиазм наших молодых сторонников (голосистые студенты в потертых джинсах) оказывает все большее впечатление на делегатов.

В самой речи внимание было сосредоточено на проблемах, связанных с национальным руководством, и провалах администрации Картера: внутренняя экономика вышла из-под контроля, не хватало определенности во внешней политике. Я сделал упор на синдром после-вьетнамской вины, по-видимому затронувший демократическую партию и Белый дом при администрации Картера, закончив свою речь фразой, которая неизменно производила эффект на протяжении всей моей кампании: "Меня тошнит всякий раз, когда я слышу, как люди извиняются за Америку. Я устал от этого".

Эта тема не отличалась оригинальностью — каждый кандидат, выступавший в этот день, перечислял провалы Белого дома, в котором хозяйничал Картер. Но, понимая, что надо было приложить специальные усилия, чтобы пробиться к душам делегатов, я формулировал свои мысли в виде привычных клише, как если бы я обращался к уличной толпе, а не к сидящей в креслах аудитории замкнутого пространства.

Когда я закончил свое выступление, раздалась овация, хотя трудно