– Только Арина была реальна, и теперь он забрал ее. Она заставила меня нарисовать их. Она думала спасти меня, а теперь… Ты сам потерял дочь, ты можешь понять, каково это, когда любимый человек пропадает без следа и ты во всем винишь себя, и каждую минуту думаешь о том, что ты сделал не так и как мог допустить до этого. Снова, снова, снова. Я понимаю, почему ты не веришь мне. Я и сам бы не поверил. Но у меня нет другого выхода. Я не знаю, где искать ее. У меня нет другого шанса…

– Я верю тебе, Максим, – прошептал Воронков.

– Что? – ахнул тот.

– Да, – кивнул тот, и в голос прорвались слезы. – Да. Я не понимаю как, не понимаю почему, но получается, что это он убил ее, мою девочку. Это место! Я почти не помню его. Господи, я был там всего пару сезонов, там обычно бывала моя жена.

– Ты знаешь, где это находится? – Аркадий сделал шаг вперед, а Максим, напротив, отступил назад.

– Это место реально? Оно и вправду существует на самом деле? Значит, Арина была права?!

– Арина? – Воронков посмотрел на Максима так, словно бы не видел его. – Екатерина. Катя. Получается, он знал ее задолго до того, как нас с ним свели дела. Господи, но ведь это невозможно! – И Воронков отбросил рисунок, приложил руки к лицу, его плечи сотрясли рыдания. Максим нагнулся и поднял рисунок. Он знал его. На нем Екатерины не было, на нем был изображен он сам, под одеялом, в крови. И чудовище с горящими глазами и длинными щупальцами, с когтями, которыми он пронзает Максиму сердце.

– Мы должны поехать туда. Ты уверен, что это именно то самое место? Как ты понял? – уточнил Аркадий тихо. Воронков медленно выпрямился, и в глубине его усталых, старых глаз мелькнул огонь.

– Уверен ли я? – Он грустно улыбнулся. – Это Завидово, дача моего тестя, генерала Саблина, отца моей жены. Детская комната Кати – единственная комната, где мы сделали ремонт. Тесть не хотел, чтобы на даче хоть что-то меняли, ему нравилась деревянная рухлядь. Он постоянно боялся, что в строительных смесях будут какие-то химикаты. Он прожил почти сто лет, между прочим, – добавил он.

Затем он вынул из рук Максима один из рисунков, тот самый, с чудовищем, и нежно провел пальцем по линиям стены, по смазанным обоям на картинке.

– Эти ландыши на обоях, редкая вещь. Эти обои я привез из-за границы, из ФРГ. Жена ездила со мной в ФРГ. Катюше тогда было три года, и мы сами поклеили новые обои, поставили другую кровать, заменили всю мебель. Видишь, ты запомнил ее уже постаревшей. Удивительно, как ты вообще мог это запомнить.

– Она была права. – Голос Максима шелестел, как листья, падающие на ветру. – Я был там.

– Ты был там. Мы провели там счастливое лето. Несколько лет. Когда дети маленькие, это такое… невероятное тепло. Так ты думаешь, ее убили там? Он убил ее, твой отец. – И голос Воронкова заледенел. – Что она могла ему сделать? Как они могли попасть туда, они даже не были знакомы, я никогда не видел его. Мы познакомились после ее смерти.

– Может быть, она просто не знакомила тебя с ним? – спросил Аркадий. – Она была с тобой откровенна, доверяла матери?

Воронков замолчал, словно не нашелся, что ответить на этот простой вопрос. Он сгреб рисунки в охапку и перешел из кухни в столовую, не глядя ни на Аркадия, ни на Максима. Они последовали за ним туда и дальше, в гостиную, к лестнице, ведущей наверх, в жилое крыло. У ступеней он остановился на секунду.

– Она почти никогда не ездила туда. В последние годы там вообще никого не было, а сейчас дача почти разрушена. Там ничего нет.

– Возможно, поэтому они туда и поехали. Не хотели, чтобы им помешали, – предположил Максим. – Мой отец не любит, чтобы ему мешали.

– Господи, – выдохнул Воронков. – Ты прав, Максим. Этот кошмар никогда не кончается, и ты все время думаешь, что ты сделал не так. Что случилось с чудесной маленькой девочкой, на какой вечеринке она потерялась, в какой момент повернула не в ту сторону? Иногда мне казалось, что она спешит прожить десять жизней за одну. Я был так зол, почти не общался с ней, надеялся, что со временем она образумится. Порвет со своими ужасными друзьями. Я пытался ей помочь, предлагал психологов, врачей, но она только смеялась и говорила, что я просто никогда не испытывал ничего подобного и не понимаю, что это такое – ходить по острию. Я говорил ей, что она допрыгается. Но Коршунов! Разве это возможно? Столько лет работать рядом со мной, сидеть за одним столом, видеть ее фотографии…

– Мне очень жаль, – пробормотал Аркадий.

– Мне тоже.

– Мы только хотим добиться правды. Мой отец готов убить мою невесту, чтобы только ты ничего не узнал. Понимаешь, чтобы выбраться сейчас, он снова может убить невинную девушку! – закричал Максим. – Хотя бы скажи, где это место. Может быть, он едет туда прямо сейчас. Арина уверена, что тело все еще не уничтожено.

Воронков сделал несколько шагов по лестнице наверх, словно не слышал его слов. Затем повернул голову и коротко бросил им:

– Ждите меня здесь.

Место было старым, а участки здесь были большими, широко разбросанными по темному вечнозеленому лесному массиву. Участок со старой дачей семьи Воронковых оказался большим даже по современным меркам. Свернув с Ленинградского шоссе куда-то в лес, машина, шедшая впереди всего кортежа, свернула и миновала «кирпич», отмечавший начало закрытого заповедника, так называемой природоохранной зоны. Аркадий отметил, как безлюдно на этой дороге. Любая машина проедет незамеченной. Это вам не современные охраняемые поселки, больше похожие на муравейники.

Ехали медленно и довольно долго, тьма была кромешная. Воронков был в первой машине, а кто сопровождал их в третьей и четвертой, вернее, в затонированном, черном микроавтобусе марки «Фольксваген», Аркадий не знал, но догадывался. Спецслужбисты приезжают мгновенно, если им позвонить по правильному телефону. Автомобили некоторое время тряслись по узкой лесной дороге, осторожно выбирая повороты в соответствии с маршрутом, финальная точка которого была неизвестна Аркадию и Максиму. Они остановились около кованых ворот, закрытых на цепь и тяжелый замок. И цепь, и замок были ржавыми.

В этом месте действительно уже много лет никто не появлялся.

Воронков никогда не любил эту дачу. Много пафоса, но мало удобств. Очень далеко от города, почти в Твери. Если уж и ехать куда-то далеко, то лучше во Францию, разве нет? К тому же дом старый, деревянный, и всего две ванные комнаты, и никакой цивилизации, ни магазина, ни толковой охраны. Чем заниматься? Читать Булгакова и купаться в Волге? Этой культурной программы ему хватало на два дня, а потом он находил повод и уезжал в Москву. Со временем они заняли положение, которому отдых на такой даче просто не соответствовал.

Жена Воронкова тоже предпочитала Лазурный берег этому илистому, с холодной темной водой, прогревавшейся до нормальных показателей лишь к середине июня. Где-то неподалеку били холодные ключи.

Отец жены был другим человеком. Он любил все эти простые привилегии советской номенклатуры – кабанью охоту, рыбалку в Карелии, купание по утрам в Волге[10].