ей двадцать пять, и еще потому, что мы росли в разных условиях и она начала работать с малых лет, а я все держалась за мамочкину юбку? Она весьма самоуверенна, обо всем судит безапелляционно. Иногда она снисходит до меня, но для этого мне надо подлаживаться к ней. Чаще же на нее словно что находит. Еще с утра я уже чувствую в нашей комнате дух раздражения. И знаю, она встанет и не посмотрит на меня, а если и взглянет, ничего доброго не увидишь. Хотя накануне все было чудесно, смеялись, шутили… А теперь, как бы мягко я ни обращалась к ней, она будет молчать, презрительно оглядывать меня, фыркать, швырять мои вещи. Такое ее состояние может длиться несколько дней и так же внезапно исчезнуть, как и появиться. И тогда все становится просто: она смеется, шутит, разговаривает со мной, даже может что-то подарить — и все это так, будто ничего и не было до этой минуты. И все это без каких-либо причин. Но однажды была и причина. На спевке я должна была «по ходу действия» улыбнуться парню, который за ней ухаживал. (Нет, не Вася, другой. Вася запил и надолго слег в больницу). Нюра заметила, что я ему улыбнулась, и началось фырканье, презрительные взгляды, молчание, и только через две недели я узнала истинную причину и что ее никто еще так не обижал, как я.

«Ты пошла на такую подлость! Знаешь, что красивая, а я урод! И не стыдно тебе?»

Господи, как я ее убеждала, что все это не так, что я и в голове не держала, чтобы отбить от нее парня, что он не только мне не нравится, но я боюсь его, да и зачем он мне, ему далеко за тридцать, и что я это «по ходу песни» должна была улыбнуться и так далее, и тому подобное. И она поверила. Заплакала. «Знала бы ты, как я хочу замуж. Хочу детей, чтобы сидеть со всеми вместе за столом. А на столе горячий пирог. И тут же муж, и дети, и всем радостно… А они, сволочи, только потрепаться бы, а жениться и не думают. А что я, я не хуже других, только с лица некрасивая. А телом куда многим до меня». И тут же все с себя сбросила и стала, как манекенщица, вертеться передо мной. Она высокая, тонкая, с рыжими густыми волосами. Груди у нее большие, как у Наташи Пузыревой, талия в обхват. И верно, хороша по фигуре, позавидовать можно. Только вот с лица… В каком все же унизительном положении находится женщина перед мужчиной. Он может быть и некрасивым, но достаточно хорошей спортивной фигуры — и он уже красавец, а тут и фигура не спасает… Мне нет оснований беспокоиться за себя, но если бы я была некрасива, то готова была бы всю жизнь прожить в гордом одиночестве, но никогда бы не преклонилась перед представителем сильного пола, ради его снисходительного взгляда! (Здорово, да?) А все же, где-то, наверно, шагает по своим тропкам и мой суженый. Я не хочу об этом думать, да и рано мне, но на всякий случай: «Ау-у!»

«Екатерина, перестань детиться!» — любимое изречение Нюры. Это она говорит к тому, что я занимаюсь рисованием. Заветная ее мечта — накопить денег, купить норковую шубу, сапожки, пуховый платок, всякие тряпки и такой появиться в отпуск дома. «Пусть ахают, пусть знают, какова Анна Пожарская!»

Кстати, о тряпках. Если бы ты достала мне шерстяные рейтузы или хотя бы простые, если шерстяных нет. Ты не пугайся, я не мерзну. Если очень холодно, напяливаю на себя три пары чулок и трое штанов плюс тренировочные. И тогда — теплынь! Но если пурга и ползешь по пояс в снегу (ох и здорово!), тогда все насквозь промокает, и вот тут-то бы и пригодились на такой экстренный случай — шерстяные.

Скучаю по моим однокашницам. Пишут они мне редко. Разбросало нас — кто где, но дальше меня никого нет!

Что еще написать? В свободное время читаю. Хожу в кино. Смотрела вторую серию «Войны и мира» — Наташа хороша, но все остальные герои по душе не пришлись, Пьер скучноват и наигран. Сцена у дядюшки после охоты, пожалуй, самая удачная, так же, как и сцена неудавшегося побега. А бал — не то. Много чересчур современных эффектов. Мне думается, это надо бы делать более камерно, более углубленно.

Передай мой большущий привет Станиславу Николаевичу. Рада, что не забывает он вас. Хотелось бы с ним побеседовать, так отвыкла от интеллигентных людей. Здесь все грубее и проще. Но такова жизнь. Что-то я ни одного интеллигента не знаю работающим в забое или на рыболовецком судне. Вот написала и думаю, что же, значит, так и должно быть, чтобы интеллигенты у себя в кабинетах, а «прочие» в забоях, у мартенов, на тракторе? Конечно, когда-то сравняются. Но пока, пока… Подчас мне становится страшновато — я здорово изменилась за полгода. Боюсь незаметно огрубеть. И все же, нет, не жалею ничуть, что уехала сюда. Теперь такое время, что нельзя жить в своей скорлупке, к тому же я в себе чувствую еще столько неизрасходованных сил, что готова сунуть нос хоть на Северный полюс!

Ну, пока все! Целую! Да, кстати, есть ли у меня брат или это только мне кажется? За полгода ни строчки, если не считать весьма нескромного напоминания об икре.

Ой, чуть не забыла! Пришли, пожалуйста, темные очки. От снега болят глаза. Очень яркий у нас снег, и очень много его.

24 февраля. Сегодня утром, пока в музшколе не было учеников, два часа играла Сонату Грига быстро и почти наизусть. Потом разбирала первую часть «Патетической» Бетховена. Одно плохо, что не могу заниматься регулярно. И что замечаю — уже отвыкла от городского шума. Правда, тишина здесь не очень глухая — все время бухает море и органно гудит ветер. Сейчас дует «моряк» — теплый ветер с моря. Волны, а им нет числа, одна за другой обрушиваются на камни, вздымают пену, и вся бескрайняя громада воды серая и суровая.

Вчера был чудесный день — солнце и снег, а сейчас начинается пурга. В такое время сидеть бы дома, но