ЕАО в обвинение в стремлении оторвать Биробиджан от Советского Союза, пе­редать его Японии и превратить в международную антисовет­скую базу. Это было будто бы частью изменнического плана, который Михоэльс привез после своего визита в Америку в 1943 году. Те же два американских журналиста, против кото­рых было выдвинуто обвинение в деле еврейских писателей в Москве, втянуты были в Биробиджанский заговор. Они будто бы приехали в 1946 году в Советский Союз, чтобы проверить, не только как подвигается вперед Крымская операция, но и как развивается «измена’ в Биробиджане».

Стоит отметить, что «два американских журналиста», о которых тут идет речь, это сам Б. Ц. Гольдберг и редак­тор нью-йоркской коммунистической «Морген-Фрайхайт».

Цитируемый нами автор сообщает далее характерные подробности об обвинениях, которые были выдвинуты в ЕАО против арестованных евреев:

«Одно обвинение относилось к вещевым посылкам из Со­единенных Штатов. Американские друзья посылали эти вещи в Биробиджан с ведома советских представителей в Соединен­ных Штатах. Средства для этого собирались на публичных митингах, на многих из которых выступали советские предста­вители. Вещевые посылки перед отправкой в Советский Со­юз проходили контроль представителей советского консуль­ства и позже на советской границе подвергались общему та­моженному контролю и отсюда отсылались в Биробиджан. Все проводилось открыто, дружески, легально, с ведома и одобре­ния разных (советских) официальных лиц, высших и низших. Тем не менее несчастные люди, принимавшие посылки для Би­робиджана и распределявшие присланные вещи между наибо­лее нуждающимися, теперь были арестованы, как изменники, и вся операция была объявлена частью заговора.

Другое обвинение сводилось к тому, что экспонаты в ев­рейском музее не имели отношения к области и имели целью характеризовать этапы еврейской истории. Другие экспонаты были выражением буржуазно-националистических идей; они го­ворили о единстве еврейского народа, о попытках расширить «Биробиджанер Штерн», о планах создания еврейского изда­тельства и еврейского университета — коротко говоря, обо всем, что должно было придать ЕАО еврейский характер.

Но разве Биробиджан не означал, что евреям было пред­ложено все это и еще многое другое? Ответ теперь гласил, что все это искусственно, так как большинство населения состав­ляют неевреи..., что все это является проявлениями еврейского национализма, который так же опасен, как и украинский на­ционализм. К тому же еврейский национализм связан с ев­рейскими реакционными кругами и с враждебной Советскому Союзу еврейской буржуазией заграницей».

О возобновлении еврейского переселения в ЕАО более уже не было и речи. Да для такого переселения теперь, мо­жет быть, и трудно было бы найти достаточно охотников. Как ни мало знали вне ЕАО, что там происходит, кое-какие сведения об этом просачивались, и их было достаточно, что­бы вызвать у советского еврейского населения настроения настороженности по отношению к Биробиджану: как бы не попасть там в ловушку. Больше того: по мере обострения антиеврейской политики в последние годы жизни Сталина из Москвы начали распространяться слухи о готовящемся превращении ЕАО в обширную область принудительных работ, по образцу Воркуты или Колымы, и о готовящейся массовой принудительной отправке туда советских евреев уже не в качестве переселенцев, а в качестве лагерников и ссыльных. Смерть Сталина положила конец этим слухам.

Что же оставалось в эти годы и что остается еврей­ского в Еврейской автономной области? Еврейской школы уже к началу этого периода не было, нет и сейчас. Еврей­ская газета, правда, продолжала и продолжает выходить три раза в неделю небольшим двухстраничным листком, но она является еврейской только по языку. Интересны наб­людения об этом Словеса, французского еврея-коммуни­ста, ездившего в 1958 году в Советский Союз в составе французской еврейской коммунистической делегации. В от­деле периодических изданий библиотеки им. Ленина в Мо­скве (бывш. Румянцевская) делегаты рады были устано­вить наличность и еврейской периодической печати: «Биробиджанер Штерн» и нескольких заграничных еврейских коммунистических газет (Словес называет нью-йоркскую «Морген Фрайхайт», парижскую «Найе Прессе» и тельавивскую «Фрай Исроэл»). Но комплект «Биробиджанер Штерн» находился в состоянии первозданной свежести, а заграничные еврейские газеты были так замызганы, что иногда их почти невозможно было читать. На них устанав­ливается очередь, некоторые записываются для чтения их за неделю вперед. На вопрос Словеса, обращенный к его соседу по библиотеке (он читал «Найе Прессе»), почему так велик интерес к заграничным газетам, а «Биробиджа­нер Штерн» вовсе не привлекает к себе внимания читателей, спрошенный ответил: в «Биробиджанер Штерн» нет ничего, что могло бы его интересовать, — одна-две статьи общего содержания, переведенные из центральных газет, которые он уже видел, и местная общая хроника, и ничего о ев­реях. Разговор (он происходил по-еврейски) привлек вни­мание других читателей и принял общий характер, и все были единодушны в оценке «Биробиджанер Штерн».

Сохранилось название на двух языках на станции Би­робиджан, как и названия многих улиц в гор. Биробиджане, и кое-где названия учреждений, но в учреждениях всюду прочно перешли на русский язык. Любопытна в этом отно­шении эволюция почтового штемпеля в гор. Биробиджане. Ленеман приводит образец такого штемпеля для 1935, 1947 и 1955 годов: в 1935 и 1947 годах штемпель дву­язычный и в 1935 году имеет надпись и по-еврейски: Биро­биджан, ЕАО; в 1947 г. уже только Биробиджан; а в 1955 году уже ничего еврейского не осталось.

Нет почти и еврейской книги. Исроэл Эмиот, поэт, живший в Биробиджане с осени 1944 года в качестве кор­респондента Еврейского Антифашистского Комитета и вхо­дивший здесь в редакционную коллегию еврейского лите­ратурно-общественного альманаха «Биробиджан», после почти 8-летних мытарств в концлагерях вернулся в 1956 году в Биробиджан, «амнистированный», но еще не «реа­билитированный». За время его отсутствия здесь открылся большой книжный магазин Огиза. «В нем можно полу­чить советские книги до самых новых на разных языках; только одного отдела нет: еврейского. В декоративных це­лях здесь выставлено несколько старых, пожелтевших и распадающихся еврейских брошюр. Заведующая книжным магазином, наивная, честная русская женщина не понима­ет, что происходит. Она даже спрашивает меня: разве еврейские писатели перестали творить?». Эмиот нашел лишь очень мало еврейских книг и на полках библиотеки. Произведения репрессированных еврейских авторов были просто уничтожены. Большая коллекция Judaica гниет в погребе. У библиотекарши нехватает духа ее уничтожить, но и держать открыто эти книги на полках она боится. Из боязни репрессий уничтожили за эти годы имевшиеся у них еврейские книги и многие частные лица.

Через три года — в мае 1959 года — корреспондент «Ныо Йорк Таймс» Макс Френкель посетил ЕАО. С еврей­скими книгами здесь почти ничего не переменилось. В книж­ном магазине Огиза даже ничего не знали о вышедшем двумя месяцами раньше томике избранных произведений Шолом Алейхема (первой вышедшей в Советском Союзе книге на еврейском языке после 1948 года).

И, само собой понятно, в эти