Теперь приехал он исполнить когда-то данное самому себе и единственному другу обещание. И посетило вдруг Ярослава странное чувство, будто то, что он сейчас ощущает, уже с ним происходило. Ярыш долго прислушивался к своему сердцу, пытаясь понять, отчего оно возникло, и вдруг с удивлением обнаружил, что его возвращение как две капли воды напоминает день отъезда.

Было такое же предвещавшее знойный день июньское утро, тот же ранний час и то же волнение… Ярослав уже почти приблизился к до боли знакомым стенам Углича, и вместе с первыми лучами солнца, как когда-то давно, зазвонили колокола. Все тело Евсеева охватил озноб, настолько невероятным казалось то, что одно и то же, до самых мелочей, могло повториться дважды.

Однако это ощущение продлилось совсем недолго, какое-то едва уловимое мгновение. Среди сотен колоколов, которые Ярослав знал наперечет, он различил новый, ранее не слышанный им голос, и вся таинственность этого мига мгновенно исчезла.

Ярослав остановил коня, внимательно прислушался к утреннему перезвону. Вскоре ему стало ясно, что новый звук, который сразу резанул ему ухо, пытался заменить звон огромного колокола, который пострадал вместе с родными Ярослава. В тот колокол били в набат в день убиения царевича Дмитрия, и со множеством угличан, которым удалось избежать смертной казни, он был сослан в Сибирь.

Видимо, позже попытавшись как-то восполнить утрату, этот колокол заменили на другой. Но то ли мастерами был потерян секрет изготовления колоколов, то ли не хватило умения, только им так и не удалось добиться той чистоты звука, которая всегда поражала Ярослава. Возможно, менее чуткое ухо даже бы и не заметило разницы, но у Евсеева удары нового колокола отдавались в самом сердце, и от них у Ярослава обострялось желание отомстить за все причиненные страдания…

Лишь только когда смолкли последние отзвуки ранившей душу музыки, Ярослав тронулся с места, и в город он уже въехал с твердым намерением во что бы то ни стало довести когда-то задуманное до конца.

В этот ранний час на улицах города было еще безлюдно, но даже те несколько человек, которые повстречались Ярославу, оборачивались ему вслед.

«Знать, не только Углич изменился, — думал Ярослав, уже многого не узнававший в родном городе, замечая любопытные взгляды горожан. — Как бы мне теперь не заплутаться».

Однако слишком многое связывало Евсеева с этим городом, потому не мог он просто так забыть, где живет его друг. Медленно, словно в полусне, Ярослав продвигался не раз хоженой дорогой, пока наконец не показалась усадьба Ефимовых.

Долго заливались собаки, оповещая хозяев поместья о приезде гостя, пока наконец из двери не высунулась чья-то темная голова, удивившаяся столь раннему гостю. Ярослав с облегчением узнал, что, к счастью, в жизни Ефимовых не произошло ничего страшного, во всяком случае, Димка по-прежнему жил здесь.

Слуга, видя, что гость богато одет, решил не заставлять незнакомца ждать, выспрашивая о том, хочет ли его видеть Дмитрий, но сразу пригласил Евсеева в дом. Видимо, появление Ярослава вызвало бурный интерес, потому ему не пришлось долго ждать — не успел он и оглядеться, как в комнату вошел Димка.

В появившемся молодце, наверняка пользовавшемся немалым успехом у женщин, Ярослав без труда узнал друга детства. Конечно, он уже не был тем восемнадцатилетним сорвиголовой, который делал дыры в заборе, спал на сеновале и позволял какой-нибудь служанке разговаривать с собой на равных, но в глазах теперь важного боярина по-прежнему просвечивала давно известная Евсееву лихость.

Однако Ярослав, сам того не замечая, сильно изменился внешне. Хотя Евсеев с Ефимовым и были ровесниками, но Ярыш казался куда старше своего друга. Слишком много было им пережито, слишком часто приходилось смотреть смерти в глаза, да и не прочь был частенько покутить, так что все вместе наложило отпечаток на его облик, в отличие от Димки, который вел куда более спокойный и размеренный образ жизни.

Димка долго не понимал, зачем же пожаловал к нему этот, по всей видимости, уже немало повидавший человек, строго смотрящий на него. Он сразу не признал старого друга. Лишь только когда Ярослав сделал нетерпеливый жест рукой, от которого ему так и не удалось избавиться ни под началом Герасима, ни при дворе новоявленного царевича Дмитрия, Ефимова наконец осенило.

— Ярыш? — едва веря своим глазам, произнес Дмитрий.

— Да, Димка, ты же знаешь, я всегда сдерживаю данное слово.

Ярослав и Дмитрий, наконец оставив позади все сомнения, после долгой разлуки крепко обнялись. И словно не было тех лет, когда оба друга шли каждый своей дорогой.

Проведя друга к себе, Дмитрий велел накрыть на стол, и, пока слуги суетились, боясь оплошать перед каким-то важным гостем, Ярослав начал расспрашивать у все еще не пришедшего в себя друга о его судьбе.

— Да ты, Димка, я гляжу, важный стал… — начал Евсеев беседу, но Ефимов его перебил.

— Да и ты, я смотрю, не лыком шит, — засмеялся Димка, поддерживая когда-то им обоим свойственный шутливый тон бесед.

— Так до сих пор и не женился? — вновь задал вопрос Ярослав.

— Нет, — отрицательно помотал головой Дмитрий, — меня уж отец с матерью со свету сживают, да только все не до того мне.

Ярослав, не давая Димке возможности расспросить друга о своем житье, засыпал его вопросами, и вскоре Евсееву стало известно все о том времени в жизни Дмитрия, которое они прожили, не встречаясь друг с другом. Жизнь Димки шла, словно по плану: как задумывал он и его родители, так и случилось, только что не женился, потому ничего нового Ярослав не узнал. Постепенно Ярыш расспросил Димку и обо всех происшедших в Угличе событиях.

Из его рассказа он узнал и самое интересное: Глеб Салтыков, не найдя Ярослава, потихоньку прибрал к рукам Ровенские земли, занял место покойного Ивана Евсеева, и с его веским словом считался теперь чуть ли не весь Углич. Теперь, как говорил Димка, Глеб копал под его отца, и Дмитрий боялся, что настырный Салтыков очень скоро добьется своего.

Бывшая возлюбленная Ярыша Елена, ставшая женой Сергея Салтыкова, давно уже была матерью: у нее подрастало двое сыновей. Ее родители тоже были обласканы семьей Салтыковых, и Петр Авдеев из всех зятьев больше всего гордился мужем своей старшей дочери.

Словом, для многих без Ярослава жизнь складывалась куда более удачно, и его возвращение для нескольких семей оказалось бы совсем некстати.

Только когда Ярыш узнал все, что его интересовало, Ефимов наконец смог расспросить друга о его жизни. Как зачарованный, слушал Димка далеко не полный рассказ Евсеева.

Что ни говори, но даже другу детства не мог Ярослав рассказать всей правды.

— Ты знаешь, Ярыш, — обратился к другу Димка, — а я ведь всегда верил в то, что ты непременно вернешься.

Ярослав улыбнулся.

— А надолго ты в Углич? — не унимался Димка. — Наверняка тебе после Москвы здесь скучно кажется.

— Да я еще и сам не решил, насколько здесь задержусь, — сомневаясь, ответил Ярослав. — А на счет того, что здесь скучно покажется, это ты зря. Я ведь много городов повидал, да только все едино, что в Кракове, что в Воронеже, что в Москве, если ничто там тебя не держит, если сердцу не за что зацепиться. Может быть, я бы и остался в Угличе… — задумчиво добавил Евсеев, но потом осекся, вспомнив о задуманном.