Поверхность темного красного вина в моем кубке колыхнулась, что вообще-то понятно: все стучат по столу, задевают ножки сапожищами, но я насторожился, повел по сторонам очами.

Гунтер, не самый чуткий, но не выпускающий меня из виду, приблизился с большой чашей.

– Вашей милости угодно другого вина?

– Гунтер, – сказал я, – в замке есть люди, которые не совсем такие, как все…

Его лицо стало серьезным, но не спешил с ответом, чтобы не попасть впросак, а когда я замолчал, после паузы спросил осторожно:

– Ну… не совсем, конечно, но чуточку есть…

– Так вот я тоже такой, – признался я. – У меня седалищный нерв всегда чувствует приближение неприятностей.

– Да, ваша милость…

Хмель, как рукой сняло, я вылез из-за стола, кивком пригласил с собой. За спиной остались пьяные крики удалых гуляк, песни и веселье, я вышел во двор, уже ночь, прислушался, толкнул дверь в подвал и пошел по каменной лестнице.

Навстречу пахнуло сыростью, плесенью, сильным ароматом множества сортов вин. Гунтер шел следом, прислушивался, наконец насторожился, прошептал:

– Какие-то толчки…

– Господи, – сказал я с облегчением, – я уже подумал, что чудится.

– Нет, ваша милость. Неужели снова лезут твари из преисподней?

Я остановился, такая мысль почему-то не пришла в голову, чуть было не развернулся и не побежал обратно. Гунтер смотрит с ожиданием, я сказал быстро:

– Собери всех, кто еще может держать в руках оружие! Приведи Рихтера и отца Ульфиллу!.. Пусть спускаются в подземелье!

Гунтер крикнул:

– Всех соберу! Но вы, ваша милость, слишком далеко не спускайтесь! Кто знает, что на этот раз…

– Да я вас подожду…

– Эх, ваша милость, я вас уже знаю!

– Дождусь, – пообещал я.

Он на всякий случай пугнул перед уходом:

– Теперь могут послать что-то пострашнее!

Не могут, мелькнуло в голове, а пришлют обязательно. Всегда присылают на вторую попытку покруче воинов, а не слабее. А нас и те, прошлые, едва не стерли в порошок. Если бы не колечко.

Мои пальцы инстинктивно проверили мой арсенал. Пировал я без доспехов, в рубашке с закатанными рукавами и расстегнутой на груди. Но на поясе меч и молот. Главное же, колечко на пальце. Если в нем батарейка не разрядилась, то есть доспехи, нет доспехов – какая разница…

Наоборот, мелькнула мысль, в доспехах при замедлении времени двигаться куда тяжелее. Вырубленный в каменной толще подземный ход опускается неторопливо, с суровым достоинством. После двух десятков грубо высеченных ступеней всякий раз небольшая площадка, затем снова двадцать ступеней.

Судя по ним, ступенями, пользовались в древности совсем не карлики. Впрочем, кроманьонцы были рослым и крепким народом, как и всякие там древние греки, это затем человечество накрыла странная волна измельчения, когда самые просторные доспехи русских богатырей Куликовской битвы или рыцарские доспехи героев Кресси и Пуатье не налезали в мое время даже на двенадцатилетних подростков.

Похоже, этот подземный ход вырубили еще до спада: головой не задеваю свод, ступени просторные, а рукояти негасимых факелов как раз для моей широкой, очень широкой для нынешних людей, ладони.

Я спускался настороженно, то и дело касался то рукояти молота, то меча, но еще чаще сдвигал пальцы левой руки, чтобы ощутить мое серенькое с камешками, такое неприметное кольцо.

Подземные толчки здесь не сильнее, но отчетливее. Даже не толчки, я бы определил их, скорее, как стук. Так, по рассказам, перестукиваются заключенные в тюрьмах, а еще стучат в корпуса затонувших подлодок, сообщая о прибытии спасателей. А оттуда стучат в ответ.

Наконец стук начал как бы ослабевать, пришлось вернуться немного, здесь наиболее отчетливо, даже в самом деле учуял толчки.

Я прождал с четверть часа, затем отдаленные голоса, грохот сапог, лязг оружия и плохо подогнанных доспехов, в обрамлении круга света показалась галдящая толпа с обнаженными мечами в руках.

Впереди Зигфрид и Гунтер, по бокам, насколько позволяют ступени, неизменные Ульман и Тюрингем, а за ними дюжины две закованных в доспехи воинов.

Они остановились в трех шагах, а через их плотные ряды протиснулся к моему удивлению запыхавшийся отец Ульфилла. По мясистому лицу текут крупные мутные капли, жадно хватает широко раскрытым ртом воздух, в правой руке крест, в левой – толстая книга, конечно же Библия.

От грузного тела пошла волна жара, шибануло сильным запахом конского пота.

– Сатана… – прохрипел он, – рвется из ада?.. Мы должны остановить…

Я кивнул:

– Хорошее решение, святой отец. Остановить и загнать его обратно.

Зигфрид возразил бодро:

– А шкуру снять?.. Я уже наловчился на шкуроснимательстве всякого разного…

Подземные толчки становились сильнее. Я оглядел бледные даже в красном свете факелов лица, взглянул на Гунтера и Зигфрида. Их лица суровы и угрюмы, ладони на рукоятях мечей, забрала пока подняты, глаза серьезные, но страха в них нет.

– А может, – предположил я, – это у кротов начинается брачный период?

Зигфрид хмыкнул, показывая, что шутку понял, остальные оставались серьезными. Гунтер сказал мрачно:

– Мы не знаем, что за зверь ломится из преисподней, но… не разбегаться же? Это наш мир.

– Мы его встретим, – сказал Ульман твердо.

– И снимем шкуру, – повторил Зигфрид. – Сэр Ричард, положитесь на всех нас. Мы славно дрались раньше, так неужели отступим сейчас?

Послышался топот, сверху опустился некто с факелом в руке, я не сразу узнал одного из моих слуг, он тащил за шиворот Рихтера. Тот и не упирался, просто не успевал перебирать ногами, Слуга его почти нес на вытянутой руке.

– Я сделал все, что мог! – воскликнул Рихтер. – Все заклятия были нерушимы… но ваш священник все порушил! Вот теперь и…

Отец Ульфилла вскинулся, багровое лицо от возмущения налилось кровью и стало тугим и красным, как переспелый помидор.

– Я уже говорил, – взвизгнул он, – мои молитвы и святая вода остановят демонов!..

Толчки под ногами звучали все сильнее. Почва начала вздрагивать. Я молча указал вниз, священник сказал еще пронзительнее:

– Если не исполняете заповеди матери-Церкви, хулите Господа, забываете креститься, то какую защиту ждете от слуг Церкви? Господь защищает только своих!

Я бросил саркастически:

– Ну да, умелая отмазка! Верь – и пойдешь по воде. А если не сумел, то веришь недостаточно крепко.

Священник взвизгнул: