– Карта или наличные?

– Карта.

Он протянул кассиру карточку и продолжал шептать мне жаркие непристойности. Очередь за нами все росла.

– Ты просто кошмар, – сказала я, когда мы вышли на улицу.

– А ты больше не ходишь, как пингвин. Думаю, мы не пойдем к Суини. – Подойдя к машине, он прижал меня к себе. – Я больше не могу ждать. Я только и думаю об этих безумно жарких губах. – Он обвел пальцем мой рот, отогнул нижнюю губу и скользнул пальцем внутрь, коснувшись моего языка.

– Трой! Ты все же выбрался!

Мы отскочили друг от друга, радуясь, что на парковке темно. Дэвид, очевидно, не сумел разглядеть того, что там происходило.

Он провел нас в тускло освещенный паб и хлопнул в ладоши.

– Та-да!

– Вау! – Трой огляделся. – Да тут ничего не изменилось, ленивый негодник!

– А? – Дэвид гордо повернул голову. – Мой старик был бы доволен.

Кругом было потемневшее дерево, кирпичные стены, неяркие, выцветшие ковры. Удобную разномастную мебель расставили небольшими группами – диван на четверых в глубине зала, два широких викторианских кресла с кофейным столиком, несколько столов со скамейками у стены, три телевизора по стенам. Если не считать угловую барную стойку с высокими стульями и небольшую сцену с музыкальными инструментами, бар Суини можно было принять за обычную подвальную комнату.

Мы сели у одного из столов, Дэвид присел рядом.

– Прости, по выходным много народу.

– Все местные любят твой паб, – сказал Трой. – А крылышки ты еще готовишь?

– Шутишь? Это же папина гордость. Он бы убил меня, если бы я перестал.

– Ну что ж, тогда я точно хочу этих крылышек.

– Отлично. А что для вас… Э-э-э… Я помню, что не ревень… И не редис…

– Свекла, – рассмеялась я. – Мне тоже папину гордость.

Дэвид исчез на кухне.

– Мы раньше часто приезжали сюда по выходным и болтались вокруг, делая вид, что помогаем, – сказал Трой. – Его отец – отличный мужик.

– У Дэвида такое же тату на запястьях, – заметила я.

– Мы сделали их вместе. У него было трудное время. В какой-то момент он резанул себе вены. Я нашел его в ванной. – Трой смотрел, как Дэвид ходил по залу, принимая заказы, смеясь и болтая. – И он сделал себе тату из колючей проволоки на запястьях, чтобы оно напоминало ему никогда больше не резать их.

– А ты? – спросила я.

– А я был пьян, – рассмеялся он. – Я пошел с ним, а на следующее утро проснулся с тату на бицепсах.

– Они тебе не нравятся?

– Я о них не жалею. Я думал, тату – это как посвящение в общество крутых парней. Мачо, настоящих мужиков. Но оказалось, что бывают и другие, более взрослые признаки.

– Так что больше никаких тату?

– Нет, пока я не почувствую необоримого желания как-то себя выражать.

– А мне нравится, – провела я пальцем по рисунку. – Это и твой крест. Они напоминают мне о любви, жертве и искуплении.

Он смотрел на мой рот, пока я говорила, и мне отчетливо показалось, что он где-то далеко и думает о красных отпечатках губ.

– Трой? Ты слушаешь?

– Что? – опомнился он.

Официантка принесла нам еду, влажные салфетки и корзинку с чипсами.

– Дэвид велел подать вам особенно острый соус, – сказала она Трою.

– Спасибо, – ответил он.

– Если что-то понадобится, я рядом. – Она подмигнула и ушла, призывно раскачивая бедрами.

Словно меня тут вообще не было. Я закатила глаза и приступила к крылышкам.

Они были покрыты липким, сладковатым соусом типа барбекю; хрустящие снаружи и такие сочные внутри, что косточки сами выскальзывали из них.

– Нравится? – Трой уже опустошил половину тарелки.

– Потрясающе. Трудно поверить, что я могу столько съесть после того чая.

– Вот и хорошо. Ешь.

– Что ты задумал? – спросила я.

– Да просто…

– И?

– Ну если уж ты так хочешь… – Он начал вытирать руки, палец за пальцем, медленно и тщательно. – Я думал о тебе, обо мне и кое о чем еще… – И он посмотрел на меня таким взглядом, что у меня взмокли трусики.

– Принести вам еще чего-нибудь? – подошел к нам Дэвид.

– Не, спасибо. Было потрясающе, – ответил Трой. – Рад был тебя повидать.

– Как? Ты что, уже уходишь? Да сейчас начнется караоке. Ты должен спеть свою песню.

– Да нет, – рассмеялся Трой. – Это было сто лет назад.

– Ерунда. Это как с велосипедом. Давай. Будет здорово.

Трой взглянул на меня.

– Мы лучше пойдем.

– Этот парень, – Дэвид сжал его за плечо. – Он просто крышесносный. Слышали, как он поет?

Я покачала головой.

– Давай, – сказал он, увлекая Троя за собой. – Давай, ради добрых старых времен. Черт, да я сам спою с тобой первый заход.

– Иди, – улыбнулась я, стараясь совместить образ поющего Троя Хитгейта с тем, что был мне знаком.

Дэвид вытащил его на сцену.

– Леди и джентльмены, – Дэвид включил микрофон. – Мы собираемся начать с песни…

Они начали что-то приглушенно обсуждать. Дэвид прикрыл микрофон рукой. Трой подошел к караоке и начал копаться, выбирая песню. Так они и стояли там – да, нет, да, нет. Все это выглядело ужасно неорганизованно, но, кажется, никто не возражал.

– Ну вот, начинаем, – провозгласил Дэвид под громкие одобрительные крики.

Трой взял второй микрофон. Полились первые ноты вступления.

– Love, love me, do… You know I love you… – запели они хором.

Стихи были просты, мелодия – знакомой. Трой с Дэвидом пели, улыбаясь залу. Кто-то начал прихлопывать в такт. Настроение зала оживилось, но я отодвинула тарелку и моргала, стараясь не расплакаться.

Я знала, почему Трой выбрал эту песню.

Love, love me. Do. Битлз. 1962.

Английская группа, и мы пили английский чай, и это был год нашего рождения, и на мне была эта майка, и вообще все эти счастливые, украденные выходные, простые слова и такая сложная правда за всем этим.

Так что, пожалуйста, люби меня. Люби.

Когда песня закончилась, Трой поймал мой взгляд.

– А сейчас, – объявил Дэвид, – Я хочу попросить Троя спеть ту песню, которую он раньше пел так часто, что нас всех уже тошнило, и мы просили его заткнуться. – Он снова вытащил Троя на сцену. – Вот эту песню… – Он повернулся к залу. – Я расскажу вам эту историю. Когда-то давно Трой любил одну неизвестную женщину. Он никогда не говорил нам, кто это, но когда он выпивал лишнего, то всегда залезал на сцену и пел, словно сердце наружу. Ты готов, приятель?