— А как его зовут?

— Имя у него смешное. Плакер… Нет, кажется, Таккер. Да-да, Конрад Таккер. Как вы думаете, почему у этих американцев такие странные имена?

Изабел засмеялась.

— А они, наверное, потешаются, когда слышат «Балмерино». Какие еще новости?

— Да, в общем, никаких. Мы уговорили Тодди Бьюкенена устроить буфет и бар и даже соорудить завтрак. Не знаю почему, но у молодых людей к четырем утра разыгрывается зверский аппетит. Да, еще будет милейший Том Драйстоун с оркестром.

— Конечно, что за бал без нашего почтальона на эстраде и без его виртуозного свиста. А диджея вы пригласили?

— Пригласила. Я договорилась с одним молодым человеком из Релкирка. Он взял на себя все, вроде как и швец, и жнец, и на дуде игрец. Привезет и мигающие огни, и усилители. Шум будет адский, страшно подумать. Вдоль всей подъездной дороги повесим бумажные фонарики. Мне кажется, будет очень нарядно; к тому же, если погода испортится, с ними будет легче найти дорогу.

— Фонарики — это очень красиво. Вы ничего не упустили.

— Кроме цветов. Это еще одно одолжение, о котором я хотела вас попросить. Вы не поможете мне с цветами? Будет помогать Кэти и еще две дамы, я их буквально взяла измором, но никто не умеет с таким вкусом и так оригинально декорировать дом цветами, как вы. Я буду страшно благодарна, если вы согласитесь принять участие.

Изабел была польщена. Приятно услышать, что она умеет делать что-то лучше, чем Верена, приятно, что ее просят помочь.

— Я не представляю себе, — продолжала Верена, не дав Изабел и слова молвить, — я просто не представляю, как украсить шатер, вот в чем загвоздка. С домом особых затруднений нет, но вот шатер… Это не так-то просто, ведь он такой большой, обыкновенные букеты там просто никто не заметит. Что вы посоветуете? У вас всегда такие интересные идеи.

Изабел воззвала к своей фантазии, но та не подарила ей ни одной стоящей мысли.

— Может быть, гортензии?

— Они к тому времени отцветут.

— Взять напрокат пальмы в кадках?

— Ужасно уныло. Будет похоже на танцевальный зал в провинциальной гостинице.

— Ну что ж, тогда почему бы не сделать все как на настоящем деревенском празднике осенью? Снопы спелого ячменя и ветки рябины — спелые красные кисти, золотая листва. И бук, мы пропитаем срезанные ветки глицерином и привяжем к столбам шатра, столбы будут, как осенние деревья…

— Потрясающе! Гениально! Сделаем все накануне бала, в четверг. Вы запишете это в свой ежедневник?

— В четверг день рождения Ви, она устраивает пикник. Но я его, пожалуй, пропущу.

— Изабел, вы святая. Сняли с моей души такую тяжесть. Теперь я могу вздохнуть с облегчением, — Верена блаженно потянулась, незаметно зевнула и умолкла.

Мирно тикали часы на камине, тишина убаюкивала сидящих в гостиной дам. Стоило зевнуть одной, как тут же зевнула и другая. Ах, зря они вообще расположились отдыхать в середине дня, обе раскиселились, сейчас и на ноги подняться трудно… кажется, век бы так сидела. Летний день, дел никаких нет. Изабел вновь охватило чувство, что время остановилось, она снова перенеслась в прошлое, из которого ее вернул голос Верены. Снова она мысленно увидела леди Балмерино, которая любила сидеть здесь, как сейчас сидят они с Вереной, что-нибудь читала или вышивала. Все снова было, как когда-то давно. Вот сейчас раздастся деликатный стук в дверь, и войдет дворецкий Харрис, катя перед собой сервировочный столик красного дерева с серебряным чайником и тончайшими фарфоровыми чашками. Тут же накрытое блюдо с только что испеченными булочками, кувшинчик со сливками, земляничное варенье, лимонный бисквитный торт, темная сладкая имбирная коврижка…

Часы пробили четыре часа — четыре серебряных удара. Иллюзия рассеялась. Никогда не войдет в комнату со столиком Харрис, его уже нет на свете. Изабел снова зевнула и заставила себя встать.

— Пойду поставлю чайник, — сказала она, — будем пить чай.

Четверг, 8 сентября

— …Как раз в том году у моей двоюродной сестры Флоры родилась дочь. Вы знали ее родителей? Дядя Гектор был брат моего отца, только гораздо моложе, он женился на девушке из Рема. Познакомился с ней, когда работал в полиции; нашел сокровище, надо бы хуже, да некуда. Ей и тридцати не исполнилось, а она уже чуть не все зубы растеряла. Когда бабушка узнала, что дядя хочет на ней жениться, она в ярость пришла, заявила, что никаких католиков с их свечами в нашей семье не будет, ведь сама-то она принадлежала к Свободной Шотландской Церкви. Я девушке нарядную накидку связала из розового шелка. Таким красивым ажурным узором, а она возьми да и брось ее кипятить в бак вместе с простынями, мне до слез жалко было…

Вайолет перестала слушать, да это было и не нужно. Достаточно кивать головой или произносить «м-м», «а-а» всякий раз, как Лотти на минуту умолкнет, чтобы перевести дух, и снова примется плести нескончаемую околесицу.

— …В прислуги я поступила, когда мне было четырнадцать лет, нанялась в большой дом в Файфе. Уж как я плакала, как плакала, но мать сказала: ничего, будешь служить. Взяли меня судомойкой, а кухарка ох строгая. Я в жизни так не уставала, в пять утра уже на ногах, а спала я на чердаке, так еще этот лось.

Слово «лось» зацепило внимание Вайолет.

— Как ты сказала, Лотти, — лось?

— По-моему, это был лось. То есть его голова, такое чучело на стене. Для оленя уж очень большая. Мистер Гилфиллен был миссионером в Африке. Кто бы мог подумать, что миссионер станет убивать лосей, а вот он на них охотился. На Рождество всегда готовили жареную индейку, а мне доставался только кусочек холодной баранины. До чего жадные. У таких снега зимой не выпросишь. Чердак, где я спала, протекал, платье у меня было вечно мокрое. Я и заболела воспалением легких. Вызвали доктора, и миссис Гилфиллен отослала меня домой. Вот я радовалась-то. Дома у меня был котенок, такой пушистый, игривый, ужасный проказник. Откроет дверь в чулан и ну лакать сливки; мы один раз нашли в банке со сливками дохлую мышь. А потом Рыженькая родила котят, они были такие дикие, исцарапали матери все руки… Она не любила животных, папину собаку так просто ненавидела…

Две пожилые дамы сидели на скамейке в большом парке Релкирка. Недалеко от них катила свои воды река, высокая от паводка, бурая от частиц торфа. Стоящий чуть не по пояс в воде рыбак вздернул в воздух леску, хотя она у него ни разу не дрогнула. На противоположном берегу высились викторианские особняки в глубине просторных садов, с лужайками, сбегающими к самой воде. Против двух вилл покачивались на причале яхты. Плавали утки. По берегу шел мужчина с собакой, остановился возле уток и стал бросать им крошки. Птицы, хлопая крыльями, подплыли, стали жадно глотать.

— …Доктор сказал, что у нее удар, сказал, что от нервов. Была война, я хотела пойти добровольцем, но тогда некому было бы ухаживать за матерью. Отец весь день на огороде, он репу выращивал, замечательная у него была репа, крупная, сладкая, а придет домой, скинет сапоги и палец о палец не ударит… в жизни не видела человека, чтобы так много ел. И всегда молчит, бывало, по нескольку дней слова не скажет. Ставил силки на зайцев, очень зайчатину любил. Конечно, тогда зайцы не болели этим ужасным миксимотором.[13]Теперь-то их есть нельзя…