С Еською же вышло так…

…мыльни нашие, общежитиевские, в подвалах устроены были. И ходили туда все, не глядючи на звание, потому как в комнатах, будь ты хоть самою важною боярынею, стояли лишь тазы с кувшинами. А в тазу, конечно, помыться можно, да только удовольствия от того мытия не будеть. То ли дело мыльни. Я этакой роскоши и в старостиной бане не видывала, а уж ее-то всем миром ставили.

Но туточки…

Полы мозаичные, да теплые такие, прям как солнцем гретые. Хозяин-то сказывал, что не солнцем вовсе — водою, которая из подземных, сокрытых источников по трубам подымается. Она-то и в купальни идет, и ручейками из тех же труб льется, ежель краник открыть. И я по первости все боялася, что скончится вода этая, аккурат как намылюся, вот и будет смеху, а после пообвыкла. Боярыни наши-то, хоть и драли носы — не по чину им мыться с девками простыми, — а в купальни заглядывали. Иные-то и вовсе сидели подолгу. Намажутся медами аль кашею овсяной, волосы репейным маслом натрут, чтоб пышны стали да густы, обернутся полотенчиками, в грязи целебной извазюканными, да лежат себе на каменных лавках, дремлють.

И с того им красоты прибывает.

Ну, мне так сказано было, да скрозь зубы, когда спросить осмелилася… а еще советовано не мешать иным, благородного происхождения людям, отдыхать. Мол, для таких, как я, мыльни ночами открытые. Я того слухать не стала, сплю я ночами…

Но не об том речь вовсе, а о Еське.

Мыльни, стало быть, для девок по правую руку от лествицы расположенные, а мужчинские — по левую. И Хозяева строго за порядком следять, потому как случались охотники за девками да подглядеть, но не тут-то было. Сунется какой охальник к дверям, а оне не отворятся.

Нечего.

Буде злится и упорствие проявлять, так еще и по лбу приложить могут. А то и вовсе выглянет из стены Хозяин да выскажется по-свойму, и с того у иных уши отнималися вовсе.

Аль чирье по лицу выскоквало.

И еще какая беда случалася… главное, что волшба-то эта мелкая, но зловредного свойства, с нею не кажный целитель управится. Оно-то и верно, в доме своем Хозяин — хозяин и есть.

Оттого и никто не сумел понять, какою ж это макарой Еська в женской мыльне оказался. И главное, сам-то опосля клялся, твердил, будто бы представления и малого не имеет, как оно вышло.

Но тогда…

Я аккурат по лествице спускалася да пальцы все крутила, силясь Лойковы камушки не выронить. На первой-то позиции выходило, а вот уже со второй, про третью не кажучи, пальцы мои становилися дубовыми. И камушки падали. Я уж и так их, и этак, а они, подлючие, знай себе выскоквають…

Тут-то дверь и отворилася.

Да как отворилася, едва меня по лбу не приложивши. А из-за двери… сперва-то я решила, что девка эта наполохалась. Хозяин, он порой пошутить любит, вона за дверью-то визжали-верещали на все лады. Может, мыша пустил, может, жабу в купальню, а может, еще чего удумал.

Главное, девку энту я споймала… а уж после сообразила, что не такая какая-то девка.

Здоровая больно.

Плечи широченные, бледные, но мышцою играют. А главное, что стриженая коротко… рыжая… стоит, головою мотает, глаза треть…

— Еська? — От уж кого встретить и не чаялось. Оне, конечно, человек с придурью, но вот чтоб охальничать, так того за ним не видела. А оно вона как…

Я и отступила… и полотенчико протянула, потому как негоже человеку в людных местах ходить, срам не прикрывши.

— Ты… — Он отряхнулся.

И лицо отер.

А лицо это побелело, ажно серым стало. Глаза кровью налилися, самого перекривило аж. Стоит. Полотенчико мое тискает, дышит сипло… и я стою.

Так и пялимся один на другого.

И сказать бы чего надобно, да только мову заняло. Дышим…

Бабы в мыльне верещать, и дверь хлопнула… от той двери Еська и отскочил, полотенчиком моим заслоняясь. А полотенчико этое, которое бабка еще вышивала, невеликим было, цельного мужика, хоть и лядащего, за ним не укроешь.

— Тут он! — взвизгнули, да так, что хоть уши пальцами затыкай. А следом в Еську полетел кувшин да глиняный. Еська от кувшина-то уклонился, а он, о стену ударившися, разлетелся мелкими осколочками, варом плеснул…

А вот чобот девичий в Еську попал…

…и другой кувшинчик, с ружовым маслицем, которым боярыни опосля омовением телеса свои мазали для духмяности и белизны особое… кувшинчик этот парпоровый аккурат в лоб и угодил.

Но ничего, от масла ототрется. А ежель нет, побудет пару деньков духмяным да белым, от энтого здоровью вреда не будеть, польза одна.

— Бей его, девоньки! — раздался рев.

И Еська попятился к лестнице.

— Беги. — Я встала перед дверью и плечиком ее придавила. А то ж с девок станется… девки-то, оне только с виду хилые, небось, слышала я, как в Яцуках мужичка одного вениками до полусмерти забили за то, что в баньке подглядывал. Оне-то, конечно, не боярского роду были, да только мнится мне, что с нонешней знатности Еське малое облегчение выйдет. Без веников, глядишь, вусмерть не забьют, да и все одно позору не оберется. Отговаривать меня он не стал, полотенчико подхватил, маслице смахнул да и поскакал по ступенькам… а я дверь попридержала.

Били в нее.

Пихали.

Говорили матерно, а то и прокленами…

— Охолоните, — велела я, когда вовсе нехорошие слова пошли. Оно-то как бываеть? Злость злостию, да иная на дурные дела людев толкает, за которые после и совестно, и страшно, потому как кажное такое дело свою ж душу мучит. — Ушел он…

За дверью попритихли.

— А ты кто будешь? — раздался строгий голос, сразу ясно — боярская дочь вопрошает.

— Зослава я…

— Открой дверь, Зослава.

— А дурить не станете?

— Да за кого ты…

Но, видать, одернули боярыню сотоварки, потому как стихло. Чуяла я, что шебуршатся, шепчутся, совет, стало быть, держат.

— Открой, — велел уже иной голос.

Что ж, Еська-то ушел, и держать девок в мыльнях мне резону не было. Мне бы и самой искупаться, а то несеть опосля спортивной-то залы, что от коня запаленного.

Ну иль кобылы.

Открыла.

И вошла… в мыльнях было душно, сладко пахло травами и маслами, пожалуй, ажно занадто пахло и травами, и маслами. У меня от энтих запахов в носу засвербело…

Чихнула.

И вновь.

А боярыни расселися по лавкам, в полотенчики укутались, иные на волосах навертели башнями будто. Лица сметаною намазаны, аль творогом, аль еще чем, да только густенько-густенько, так, что и не разглядеть, кто перед тобою. И смешно, и страшно… небось, встретишь этакую раскрасавицу впотьмах, то и сердце из грудев от переполоху выскочит.