А в Париже царило буйное веселье. Фонтаны били вином. Салютовали пушки Бастилии, городских стен и маленького форта Пале-Рояля. Не умолкая звонили церковные колокола. Повсеместно раздавались крики: «Да здравствует король!» Люди танцевали на площадях и улицах. С наступлением темноты столица засверкала праздничными огнями, в небе полыхал фейерверк.

Любой пышный официальный праздник – повод для больших иллюзий. В зависимости от настроения людей иллюзии эти бывают различными. После совершеннолетия короля окончательно оформился хрупкий альянс мазаринистов и фрондеров, который скрепляла лишь общая вражда к Конде.

Несмотря на то что на церемонии в одной из деклараций парламента было объявлено о прощении Конде, сам принц не присутствовал на совершеннолетии своего монарха. Он понимал, что эта дата наделит Людовика абсолютной властью, знал, что восстановил против себя королеву, и явственно видел, что, усматривая в нем единственное препятствие к возвращению кардинала, она не остановится ни перед чем, чтобы погубить его или выслать. Дружба герцога Орлеанского представлялась ему ненадежной опорой, поскольку тот всегда находился под сильным влиянием парижского коадъютора.

Правда, Конде послал королеве письмо, в котором поздравлял ее с совершеннолетием сына и во вполне куртуазных фразах объяснял мотивы своего отсутствия. Одновременно он вступил в переговоры с герцогом де Бульоном и с помощью больших уступок, привилегий и денежных наград привлек его на свою сторону. В отношении герцога де Лонгвиля этого пока сделать не удалось. Ларошфуко колебался.

Анна Австрийская отнеслась к отсутствию принца как к демаршу и фактическому объявлению войны. В его уклончивом письме она усмотрела очередное личное оскорбление. Посовещавшись с Мазарини, королева предприняла несколько решительных шагов. Уже 8 октября Людовик XIV подписывает декларацию против принцев Конде и Конти, герцогини де Лонгвиль, герцога де Немура и герцога де Ларошфуко. Королева приказывает маршалу де Граммону распустить сосредоточенные в Шампани войска принца, что привело к вооруженному столкновению.

31 октября Людовик и Анна Австрийская написали кардиналу из Пуатье, что ждут его возвращения. Междоусобная война вступала в новую фазу, и победить в ней надеялись оба титана – Мазарини и Конде.

Чаша политических весов вновь склонилась в сторону министра-кардинала. Одновременно возвращалось и богатство. К концу 1651 года финансовое положение Мазарини заметно улучшилось, чем кардинал был во многом обязан стараниям молодого интенданта финансов Жана-Батиста Кольбера. Джулио уже тогда почувствовал в немногословном, но импульсивном выходце из кругов буржуа будущего финансового гения Франции.

Жан-Батист родился 29 августа 1619 года в семье Николя Кольбера, одного из владельцев фирмы, торговавшей традиционными предметами лионской торговли и производившей некоторые банковские операции. Он получил неплохое по тем временам образование в реймсском иезуитском коллеже.

В 1634 году молодой Кольбер поступает на службу к лионскому банкиру Маскарани, затем переезжает в Париж, где меняет несколько мест, связанных с протекциями его многочисленных родственников и знакомых. Сначала финансовые таланты способного юноши нигде не находили должного применения и признания. Только в 1643 году произошло очень важное для его карьеры событие. Государственным секретарем военных дел при новом первом министре становится Мишель Летелье, который являлся шурином Сен-Пу-анжа, кузена Жана-Батиста. С 1645 года Кольбер стал служащим «министерства» Летелье и быстро приобрел особое доверие последнего.

Доверие Летелье, человека Мазарини, молодой финансист полностью оправдал. В 1648 году он выгодно женился на дочери крупного буржуа-воротилы, связанного с военными поставками, и солидно обогатился. Причастность к военному ведомству и сторонникам Мазарини окупалась неплохо. К тому же и брак его оказался удачным.

Жан-Батист часто имел возможность видеть кардинала по делам Летелье. В 1650 году эти контакты стали постоянными – Мазарини и двор часто выезжали из Парижа. Летелье был вынужден оставаться в столице, но хотел иметь при кардинале своего представителя. Надо отдать должное Джулио – он мгновенно распознал в молодом человеке его и свое будущее. При этом Кольбер отнюдь не пел славословия в адрес Мазарини. Наоборот, они даже ссорились.

Поддерживая кардинала в трудное для него время, Летелье хотел иметь от этого определенные выгоды. Однажды он попросил своего подчиненного испросить у Мазарини для него аббатство. Жан-Батист уважал Летелье и, столкнувшись с отказом первого министра удовлетворить просьбу шефа, наговорил немало грубостей. Немного позже кардинал жаловался Летелье, что его агент «употреблял слова, столь мало сообразные с тем, кто такой он и кто такой я, что я поневоле рассердился и ответил ему сотой долей того, что он мне сказал». В то же время Кольбер писал в Париж, как ему трудно переносить обращение «человека, к которому я не испытываю никакого уважения». Но смелость, как известно, города берет. Мазарини оказался незлопамятным – он был политиком и сумел оценить преданность молодого человека своему патрону и его высокие деловые качества. Со своей стороны смог оценить кардинала и Кольбер.

«Человеком» Мазарини Жан-Батист становится в тяжелый для первого министра 1651 год. Когда кардинал удалился в изгнание, во Франции у него осталось большое имущество, для которого требовался хороший и преданный управляющий. Обоюдный выбор Джулио и Летелье, немало рассуждавших на эту тему, пал на Кольбера. В литературе по поводу согласия молодого финансиста исполнять эту должность существуют различные мнения. Одни историки (Ж. Монгредьен, например) видят здесь проницательность и героические свойства характера Кольбера; другие (В. Н. Малов) полагают, что новая роль исполнялась им по приказу Летелье.

Жан-Батист согласился. Прямых указаний на истинные причины прямого перехода Кольбера в стан мазаринистов нет. Существует лишь письмо Летелье к Мазарини от 7 марта 1651 года, в котором говорится: «Куда бы ни удалилось Ваше Преосвященство, господин Кольбер будет иметь честь отправиться к Вам и делать все, что Вы прикажете».

Кольбер был человеком бескорыстным и независимым, но прекрасно понимал, какие люди нравятся первому министру. При официальном оформлении договоренности о новой службе Жан-Батист поставил свои условия: Мазарини должен был обратиться к Летелье с просьбой позволить его клиенту заниматься делами кардинала, а Кольбер продолжал бы в прежнем объеме работать при старом патроне. Новый управитель первого министра также заявил, что «не хочет служить из корысти», и отказался получать от кардинала жалованье. Собственно, денег у него и так хватало – теперь надо было делать карьеру, благо возможности для этого имелись. К тому же поначалу, вплоть до 1652 года, когда в победе Мазарини перестали сомневаться, роль Жана-Батиста была двусмысленной – он постоянно извещал своего старого патрона и двор о намерениях и перемещениях Джулио.

Корысть все же существовала. Благодаря посредничеству Мазарини Жан-Батист, не получавший от него жалованья во время Фронды, устраивал судьбу своих братьев. Зато управляющий проявил чудеса ловкости и трудолюбия, собирая по крупицам, казалось бы, безнадежно погибшее состояние своего господина. Кольбер оспаривал сомнительные претензии заимодавцев, выкупал отданные в залог ценные вещи, вел утомительные переговоры с враждебно настроенными магистратами. Современники обвиняли Жана-Батиста в получении вместе с Мазарини взяток от откупщиков, в замаскированном участии в их операциях, в скупке обесценившихся казначейских билетов и реализации их за полную стоимость и т. д. Но в этом отношении Кольбер поступал в соответствии с нормами тогдашней этики отношений между патроном и клиентом.