Он аккуратно вытер бритву о траву и сунул ее в карман.

— Рыло! — истошно завопил Свист. — Мочи его!

Гумилев спиной почувствовал опасность, начал разворачиваться, но опоздал. Чье-то тяжелое, остро пахнущее потом, тело врезалось в него сзади, повалило на землю. Железные пальцы вцепились в запястья, не давая добраться до слишком рано убранного в карман оружия. Лев попытался перевернуться, но туша, придавившая его, была чересчур массивной.

Он увидел, как, приминая траву, приближаются к нему заляпанные грязью сапоги Свиста.

— Ну что, Левушка, — ухмыльнулся вор, — побаловал, и хватит. Теперь я банкую, понял, фрей?

Свист опустился на корточки, ухватил его за волосы.

— Не желаешь извиниться, голубок? Если вылижешь мне сапоги, я, может, и прощу тебя.

— Пошел ты в жопу, петух гамбурский, — прохрипел Гумилев. — Сам себе сапоги вылизывай.

— Вижу, — сказал Свист задумчиво, — извиняться ты не желаешь.

Он дернул голову Гумилева вверх и с силой опустил ее лицом в землю. Лев почувствовал, как рот наполняется кровью.

— Эй, Штырь, — позвал Свист, — что встал, как хрен на целку? Иди сюда, подмогнешь…

«У меня есть последний шанс, — подумал Гумилев, — снова превратиться в берсерка, как тогда, в Крестах. Скинуть с себя эту тушу, вцепиться в горло Свисту… Но как войти в это состояние? Я не сумею сделать это специально…»

— Что здесь происходит? — прогремел над ним чей-то металлический голос. — Совсем страх потеряли, урки поганые?

Хватка, сковывавшая руки Гумилева, ослабла.

— Ну, зачем же так, гражданин начальник, — разочарованно проговорил Свист. — Мы тут занимаемся гимнастикой на свежем воздухе. Никаких безобразиев не допускаем. Правда, Левушка?

— Взять их, — скомандовал голос. Лязгнули затворы винтовок. Никогда еще этот звук не казался Гумилеву таким прекрасным.

— Эй-эй, — запротестовал Свист, — зачем эти излишества? Я и так прекрасно знаю…

Он не договорил. Послышался хлесткий удар и вслед за ним — протяжный стон.

— Звери! — взвизгнул Свист. — Прикладом по почкам! Суки позорные!

Еще один удар — как будто камень шлепнулся в кадушку с тестом. Туша, навалившаяся на Гумилева, вдруг проворно вскочила на ноги, больно наступив при этом ему на лодыжку.

— Заключенный Гумилев, — прогрохотал жестяной голос, — встать!

Лев поднялся, отряхнул робу. Перед ним стоял замначальника Особого отдела Норильсклага майор Федун — невысокий, чрезвычайно широкоплечий лысый мужчина лет пятидесяти. Вместе с Федуном во дворе находилась дюжина солдат караульной роты, державшая под прицелом Свиста и его подручных. Подручных было трое — кроме уже известных Гумилеву блатных, присутствовал еще и здоровенный мужик с вытянутым и словно бы вдавленным лицом и длинными, как у орангутанга, руками. Судя по всему, это и был сидевший до поры до времени в засаде Рыло.

— Заключенный Гумилев, — сказал майор Федун. — У тебя есть пять минут, чтобы привести себя в порядок и явиться в Особый отдел. С тобой хотят поговорить.

«Что ж за день сегодня такой, — подумал Гумилев. — Всем не терпится со мною поговорить…»

— Спасибо, товарищ майор, — сказал он искренне. — Уже иду.

— Левушка! — крикнул ему вслед Свист. — Мы еще встретимся, ты жди!

— Заткните этого придурка, — велел Федун. — Потом всех в наручники и в карцер.

…Но все растет беда, ее не проиграли

Ни мы и ни они, нигде и никогда.

Вот разбудил затвор упругим треском стали

Ее глухих богов, и все растет беда.[19]

Нога болела по-прежнему.

Он плескался в умывальной, стирая с лица кровь и грязь, когда в дверном проеме вырос Томаш.

— Живой, друг? — спросил чех.

— Как видишь. Спасибо за бритву, она пригодилась.

Томаш махнул рукой.

— А, пустяки! Лучше скажи спасибо, что я шепнул о твоем деле ребятам. Так что когда Федун стал тебя разыскивать, ему сразу сказали, что ты бьешься с блатными за литейным.

— А зачем я ему понадобился?

Томаш сделал загадочное лицо.

— Говорят, там прилетел какой-то офицер НКВД из Москвы. Спецрейсом.

— И причем же тут я?

— Не знаю. Но как только он прилетел, Федун побежал тебя искать. Так что выглядеть тебе нужно получше. Может, побреешься?

— Хватит с меня бритв. По крайней мере, на сегодня. Лучше одолжи свои сапоги.

В кабинете Федуна, куда его пустили сразу же и без лишних вопросов, навстречу Гумилеву поднялся высокий, коротко стриженный блондин с перебитым носом.

— Капитан НКВД Шибанов, — представился он, не дожидаясь, пока ЗК Гумилев доложит о себе по всем правилам. — Присаживайтесь, Лев Николаевич.

Лев присел. Нога болела уже почти невыносимо.

— Я прибыл из Москвы, чтобы задать вам один-единственный вопрос, — сказал капитан. — От этого вопроса, однако, зависит очень многое. В частности, ваша дальнейшая судьба.

— Слушаю вас, — коротко ответил Гумилев.

— В 1934 году вы работали в археологической экспедиции в Восточном Туркестане.

Капитан сделал паузу, и Гумилев молча кивнул.

— Во время этой экспедиции вы находили что-нибудь… необычное? Какие-либо предметы, обладающие уникальными свойствами?

Лев внимательно посмотрел на капитана. Тот казался чрезвычайно взволнованным, как будто от ответа ЗК Гумилева действительно что-то зависело.

— Да, — ответил Гумилев. — Находил.

— Что это было? — теперь в глазах капитана блестел настоящий азарт охотника.

— Ну, сначала я нашел башню, построенную, видимо, древними солнцепоклонниками, а около нее — колодец, в котором горел природный газ. На крыше башни я обнаружил труп офицера, скорее всего, англичанина, а при нем — карту, которую, к сожалению, так и не смог расшифровать.

— А еще? — нетерпеливо спросил Шибанов. — Что-нибудь еще?

— Еще, — медленно сказал Лев, — я нашел фигурку попугая, сделанную из какого-то серебристого металла. И эта фигурка действительно была очень необычной. Но вам, я полагаю, это и так должно быть хорошо известно.

Капитан удивленно поднял брови.

— Это еще почему?

— Хотя бы потому, что и фигурка, и карта были изъяты у меня при моем втором аресте весной 1935 года органами НКВД.

— Что?

— Я думал, это есть в материалах дела, — пожал плечами Гумилев. — С тех пор я никогда больше не видел серебряного попугая. Боюсь, что ничем не смогу вам помочь.