Улучив минутку, Каленин мягко перевел рассуждения сержанта на интересующую его тему. Он попросил его вспомнить события другого дня – когда покончил жизнь самоубийством доктор Шевалье.

Фрюллинг охотно рассказал обо всех обстоятельствах того дела, не упуская ни одной мельчайшей подробности.

– Скажите, – поинтересовался Каленин, – а какое объяснение вы даете тому, что у доктора были обожжены обе ладони? Я слышал об этом от фрау Шевалье…

Сержант пожал плечами:

– Честно сказать, мы особенно не искали этому объяснений. Следов насилия мы не обнаружили. Смерть наступила от асфиксии, причем точно установлено, что след на шее оставлен именно собачьим поводком. А ладони… Может быть, в состоянии агонии он схватился за трубу отопления?

– Или, когда его тащили к месту удушения, он, сопротивляясь, вцепился в эту трубу?

– У вас богатая фантазия, молодой человек. Повторяю, никаких следов насилия мы не обнаружили.

– А дверные замки вы осматривали?

– Конечно. Никаких признаков того, что кто-то посредством взлома проник в подъезд, а потом в помещение клиники…

– А собака? Где была собака, когда вы прибыли на место происшествия?

– Собаки внизу не было. Это точно! Я еще обратил внимание на то, что покойный повесился на собачьем поводке, а собаки рядом нет. Жена доктора объяснила нам, что собаку отвели на третий этаж, в квартиру.

– То есть фрау Шевалье сначала обнаруживает скулящего в подъезде пса. И не где-нибудь, а прямо возле двери, ведущей в подвал. Пес один, без хозяина, скорее всего сильно волнуется. Может быть, даже прыгает на дверь, за которой недавно скрылся хозяин. Она же берет собачку и уносит наверх, видимо, на руках, так как поводка на собаке не было. Так? А потом хватается мужа: не случилось ли чего?

– На что вы намекаете? – растерялся Фрюллинг, которому подобный вопрос не приходил в голову.

– Или другой вариант, – бесстрастно продолжал Каленин. – Она видит скулящего пса возле двери, ведущей в подвал, то бишь в клинику. Дверь закрыта. Фрау Шевалье открывает ее своим ключом и спускается на один пролет, причем делает это, видимо, вместе с псом. Тут, в кухне, она видит мертвого мужа, висящего в петле. И что же она делает? Она берет песика, поднимается с ним на третий этаж и вызывает полицию…

Фрюллинг с каждой минутой раскрывал свои голубые глаза все шире и шире, а его лицо, не лишенное доселе печати интеллекта и солидности, стало казаться Каленину откровенно глуповатым.

– Подтвердите или опровергните еще одно мое предположение, господин Фрюллинг! – продолжал Беркас свою атаку. – Скажите, с какого номера был звонок, которым вас вызвали на место происшествия?

– Мы тогда сразу установили, что звонят из квартиры доктора Шевалье. Это легко было сделать, так как зафиксированный номер указан во всех справочниках.

– Все верно! Я так и думал, что она звонила не из клиники. А ведь если мое предположение верно, то фрау Шевалье могла позвонить сразу, как только обнаружила тело мужа. Рядом, прямо в подвале, есть телефон! Таким образом, можно с высокой степенью вероятности предположить, что она сначала занялась собакой, поднялась с ней наверх, откуда и позвонила в полицию, а уже потом снова спустилась вниз, чтобы рядом с телом умершего мужа встретить врачей и полицию… Так? Вам не кажется нелогичным такое поведение женщины, потрясенной неожиданной смертью мужа?

Фрюллинг довольно долго и напряженно молчал, а потом спросил:

– Так вы подозреваете… Вы считаете, что фрау Шевалье как-то причастна к смерти доктора?

– Я, господин Фрюллинг, ничего не могу утверждать определенно. Я лишь привлекаю ваше внимание к отдельным несуразностям, на которые не обратило внимания следствие. Впрочем, пусть все останется как есть. Фрау Шевалье исчезла…

– Нет-нет! Она не исчезла в том смысле, о котором вы говорите. Там все признаки убийства. Ее нет в живых…

– Ну да! Ее, конечно же, нет в живых… Спасибо, господин сержант. Скажите, можно с вами сфотографироваться на память, на мой фотоаппарат?…

…Каленин оторвался от свежих воспоминаний и обнаружил, что поезд уже въехал в Кёльн и приближается к вокзалу. Он вложил фотографию, на которой был запечатлен вместе с Фрюллингом, в конверт, где лежало заранее заготовленное письмо.

Текст был такой:

Мадам! Знаю, что вам вовсе не хочется меня видеть. Но у вас нет выбора! Мне известны все обстоятельства смерти вашего мужа. Повторяю, все, в том числе и те, которые касаются лично вашей роли в этой мерзкой истории.

Надеюсь, вам знаком человек, который запечатлен рядом со мной на фото? Напомню, это полицейский. Вы общались с ним в день гибели мужа. Вспомнили? Так вот, он пока – подчеркиваю, пока – не знает всех обстоятельств, которые известны мне. Прежде всего он уверен, что вас нет в живых! Но он уже вполне готов к тому, чтобы начать новое расследование! И я могу ему в этом помочь! Или не помогать? Сделаю как скажете, мадам!

К примеру, могу рассказать, что вы живы и посещаете Германию по подложному паспорту! Или про ваши контакты с господином Мессером! Согласитесь, после этого вам не удастся избежать повышенного интереса к вашей персоне со стороны Интерпола. В том числе и в Нью-Йорке, где вы изволите скрываться от задремавшего правосудия.

Мадам! Я могу всего этого и не делать! Как скажете, мадам! Одним словом, жду с нетерпением встречи в вестибюле вашего отеля сегодня, в 15:00. Там многолюдно, и это первый залог моей безопасности.

Есть и второй! Все, что мне известно, изложено на бумаге и заверено у нотариуса. Появление этого текста, к примеру, в прессе и в кабинете господина Фрюллинга может серьезно усложнить вашу жизнь! Мы так и договорились с нотариусом на тот случай, если что-то со мной случится в ближайшие две недели.

Не стану продолжать, мадам, ибо продолжение полностью зависит от вас! Все сделаю так, как вы скажете! До встречи. Искренне ваш, Б. Каленин.

– …Я не убивала своего мужа, мистер Каленин. – Фрау Шевалье начала разговор именно этой фразой, демонстративно не поздоровавшись с Беркасом. Она присела рядом с ним на мягкий, обитый красным плюшем диванчик, стоящий в самом центре многолюдного гостиничного холла.

Каленин заранее занял именно этот диван. «Чем больше людей будет нас видеть во время беседы, тем меньше вероятность того, что ко мне будет применено какое-либо насилие», – думал он, ожидая продолжения начавшейся исповеди.

– Его убил Мессер. Не сам, конечно. Его человек… Я долго пыталась уговорить Германа разумно поступить с архивом. Мессер был готов заплатить за него большие деньги. Он их и заплатил. Половину. Мессер придумал отличный способ, как превратить эти бумаги с картинками в доллары и фунты, а Герман всучил ему фальшивку… Ну, дальше вы знаете…

– У вашего мужа были все основания не любить Мессера! – согласился Каленин.