Помимо потери крова и имущества, людей будоражила и транслируемая по радио (Останкинская башня рухнула, поэтому телевидение не функционировало) информация о событиях загадочных и зловещих. Во-первых, наконец-то пронырливые журналисты пробрались в остававшийся заминированным, но неинтересный уже спецслужбам депутатский спорткомплекс. Несколько десятков папарацци, конечно, подорвались на минах-растяжках, установленных там и сям аккуратным упырем-майором, зато остальные были вознаграждены редким зрелищем. Об ужасе, открывшемся их глазам, журналисты теперь в режиме нон-стоп оповещали сограждан.

Во-вторых, опять-таки представители свободных СМИ, на которых в эту годину безвластия не было вовсе никакой управы, обнаружили на Красной площади не менее сенсационную находку. С вершины Мавзолея на брусчатку стекала зловонная жижа. Это, разумеется, разлагался Берия. Впрочем, так называемая реальность редко совпадает со снами. Поэтому никто сквозь звериный оскал мертвого бегемота не разглядел трагического лика последнего сталинского наркома.

Козлов, идя в атаку на засевших в Кремле врагов и наблюдая всю эту сумятицу, царящую в городе, размышлял: «Ничего, ничего. Уже к вечеру все возьмем под контроль. И с солнцем разберемся, и с ваххабитами, а демократы сами со страху вымрут. Тогда и народ успокоится». Он искренне был убежден, что не бывает на свете чего-либо безвозвратно непоправимого.

Откуда ни возьмись, перед черной винтокрылой машиной возник сверкающий и переливающийся диск. Он явно издевательски преградил Козлову дорогу, не оставляя никакого пространства для маневра. Глава путчистов не успел ни толком возмутиться по этому поводу, ни умудриться проявить какую бы то ни было агрессию в отношении «тарелки». Она сама нанесла упреждающий удар. Тонкий изумрудный луч пронзил вертолет, и тот, мгновенно распавшись на части, рухнул к подножью Кутафьей башни, где окончательно обратился в пепел.

* * *

Палач весь день простоял на монастырской стене, погруженный в молитву и созерцание все нарастающего ужаса. Легион за легионом космические демоны входили в плотные слои атмосферы, а затем, рассредоточившись, обрушивались на многострадальную и не менее многогрешную Русь. Бесы свистели вокруг него, как пули у виска, а иной раз и снаряды (попадались весьма крупные экземпляры). Они уже не только вселялись в тела, обитавшие на российских просторах, но и попросту, нередко достигнув твердой почвы, материализовывались и начинали жить вполне самостоятельной чисто бесовской жизнью.

Разумеется, Федор духовным своим видением обозревал не только близлежащие окрестности, но и отдаленные пределы. К тому же в своем восприятии как бы забегал вперед, отчего скорбь его только умножалась. Шутка ли, обнаружить, что демоны вовсю соблазняют вконец от жары и бездомности утративших целомудрие россиянок. А с некоторыми, перспективными с точки зрения произведения сатанински ориентированного потомства, даже вступают в брак.

Палач понимал, что миссия его явно переходит в новую фазу. Теперь бродить по городам и весям, физически истребляя бесоносцев, было малопродуктивно. На всех его попросту не могло хватить. К тому же он не был уверен в своей способности нейтрализовывать чистых, не замутненных соседством с человеческой природой демонов. Однако, каков он, его новый путь, постичь Федору не удавалось. «Возможно, отвлекает нескончаемый бесопад», — решил Палач и, спустившись со стены, уединился в келье.

Там он в скором времени впал в некое пограничное между сном и явью состояние, в котором чаще всего и отыскивал ответы на непосильные человеческому разуму вопросы. Как обычно, время перестало для Федора существовать, да и сам он, его самоосознание как таковое куда-то исчезло. Осталось лишь немое, но дерзновенное вопрошание. И оно было услышано. Через несколько часов что-то начало брезжить.

Это не был четкий образ или, скажем, связный текст. Постижение происходило совершенно необъяснимым образом. Да и если бы Палач взялся что-то объяснять, хрен бы он чего в следующий раз увидел. Откровение не поддается анализу и сторонится личностей, к нему склонных.

Однако на этот раз, даже отринув все претензии на рациональное постижение послания, он не смог удержать его надолго перед внутренним взором. Стоило искомой информации у него в душе запечатлеться, как тут же проявилось его человеческое «я», и его из океана пророческой полудремы сразу же вышвырнуло на берег общепринятого бытия.

Федор был озадачен, поскольку у него не было уверенности, что на этот раз он получил подлинное откровение. Было реальное опасение, что его личные терзания и сомнения вклинились в неотмирное послание и исказили его смысл.

Он жестоко пытал себя — не слишком ли много он в последнее время размышлял о Генрихе, имел ли он вообще на это право. Ясно же было с самого начала, что не для того он был когда-то из лап Лома-Али спасен, чтобы какими-то своими проблемами грузиться. Жизнь его с тех пор ему не принадлежала. И права на личные пристрастия он категорически не имел. У мертвецов ведь нет моральных долгов, а он, ходивший по земле в опровержение всех известных законов природы, для мира несомненно давно умер.

Тем не менее нельзя было исключить и того, что информация была полностью адекватна. И тогда многое, и прежде всего то, почему именно он призван был к миссии тотальной зачистки, прояснялось. Только она, миссия, становилась от этого еще более тяжкой, почти неподъемной. Ведь, согласно открывшемуся, именно тот, перед кем он, Палач, был в неоплатном долгу, совершил нечто столь святотатственное, что Земля в самом прямом смысле слова поколебалась.

* * *

Юра открыл глаза, но тут же снова их потрясенно зажмурил. После тяжелого, наполненного чудовищными видениями беспамятства увидеть такое и сохранить способность адекватно реагировать было проблематично. Сквозь полуприкрытые ресницы он опасливо взглянул вновь и опять чуть не ослеп — настолько по-неземному прекрасная девушка склонилась над ним. Он, впрочем, не различал конкретных деталей ее лица, поскольку все затмевали небесно-голубые блюдца всепонимающих лучисто-нежных глаз.

— Где я? — наконец поинтересовался, справившись с нешуточным волнением, Котелков.

— Вы в подземном наукограде Сталиногорске, — дивно мелодичным голосом ответила девушка.

— То есть вы — наша, своя типа? — обрадованно и нелепо прошептал израненный партизан.

— Своя, а то чья же? — мелодично засмеялась девушка и грациозным жестом указала ему на портрет генералиссимуса, висящий на стене напротив.

— А как вас зовут? — почти уже влюбленно, накрытый с головой волной несказанной радости, выпалил партизан.

— Аэлита, — тепло и как-то по-домашнему улыбнулась девушка.

— А что со мной стряслось, Аэлита? — с вовсе нехарактерной для себя застенчивостью поинтересовался Юра.

— Вы пали жертвой изменнического мятежа. Ваши прежние товарищи предали Родину и своего командира, после чего нанесли вам многочисленные побои средней и высокой степени тяжести, — сообщила Аэлита.

— А как же я выжил тогда? — резонно удивился Котелков.