– А че ты так о монастыре-то горюешь? Не мних, чай.

– Так сельце-то наше, Федосьево, в цесть устроителя монастыря названо – Феодосия. Он со товарищем своим, Афанасием, от самого святого Сергия Радонежского пришел и обитель на Шехони поставил. А теперь там польский выб…док свою усадьбу ладит.

– Везде ляхи! – зло проговорил воевода, стукнув кулаком по перилам так, что рука онемела.

Мало того, что ходят по нашей земле, так еще и усадьбы свои ставят! Как тут и быть? Настроение воеводы испортилось. Собственно, он и башню-то из-за ляхов поехал смотреть. Три дня назад в слободу нагрянули человек сорок, конных, при оружии. Поначалу стража захлопнула ворота перед их носом, а Костромитинов, прихватив с собой десяток стрельцов (из тех, кого он регулярно «наставлял»), пошел выяснять – что тут и как! Леонтий Силыч рассчитывал, что ляхи начнут показывать гонор – ругаться, стучать в двери рукоятками сабель. Было бы совсем хорошо, если бы кто-нибудь из них стрельнул… Эх, с каким бы удовольствием он скомандовал – «Пли!»

Но эти оказались вежественны – не ругались и не кричали, а сообщили, что являются они послами круля Сигизмунда к воеводе Рыбинского города.

Котову вроде бы лестно, что слободу назвали городом, а его городским воеводой. И особо лестно, что приехали послы от самого короля. Вот только кое-что изрядно смущало. Приглашали в цари Владислава, а государем Всея Руси Сигизмунд себя объявил. Слышал, что королевич поднял мятеж, но был нонешней зимой разбит. Зная гонористых поляков, можно предвидеть, что Владислав опять выступит против отца.

Нужен государь, что ни говори, вздохнул про себя воевода. А бояре друг дружку в цари не пустят – перегрызутся за власть. Каждый сам в цари хочет пролезть! А Владислав, он вроде бы и посторонний, но, ежели православие примет да на русской боярышне женится, так своим и будет. В летописях, что Николка натащил, говорится, что варяги на Русь владеть приходили. Ну и что? А в Европах не так, что ли? Сигизмунд, что в Польше сидит – он вообще швед. Французский Генрих, которого убили, тоже не француз был, а наварец (это хоть что за нация-то?), Англией нынче правит шотландец. Как ни крути, но придется ему чью-то сторону выбирать. То ли старого короля, у которого сила и власть, то ли молодого королевича, за которым вроде бы правда. Если у короля сила, то на хрена, скажи, пожалуйста, он шлет послов к какому-то воеводишке? Ежели мнит Сигизмунд себя русским царем, а русских – своими подданными, так послов слать – только престиж ронять. Надо бы просто прислать гонца, чтобы тот волю царя-короля объявил – ну, Котов, мигом к королю! Положим, Александр Яковлевич этого гонца бы с лестницы спустил. А может, и не спустил бы, а поехал пред светлые очи королевские… Мать их за ногу, бояре! Как же неразбериха-то надоела. Уж брал бы кто-нибудь власть. Один худой царь лучше, чем два хороших! Но опять-таки, идти под католика – так лучше в петлю! Хошь не хошь, а завтра надо ляхов принимать, за стол сажать. Ох, как не хотелось! Он не государь, который мог послов иноземных по целому году держать в ожидании приема. Иноземных?! Речь Посполитая уже вроде и не иноземная стала, а своя! Хозяйка наша, получается…

– Лександр Яковлич, – поинтересовался мастер, прервав невеселые думы воеводы. – Может, мы с тобой того, а? Вниз бы пошли, а то кровлю нужно доделать…

– А? – встрепенулся воевода. – Кровлю? А, кровлю! – дошло-таки до Котова. Улыбнувшись через силу, развязал кисет и, вытащив оттуда две чешуйки, протянул плотнику: – Держи задаток, за крыльцо новое! – Обернувшись к Брягину, кивнул: – Засмотрелся я на красоту, да и задумался…

– А думается тут хорошо, – с пониманием поддакнул мастер. – Как башню поставили, выйду на самый верх и сижу, думаю. Лепота!

Вниз воевода спустился мрачнее тучи. Хмуро кивнул Брягину, но, заметив обиду в глазах мастера, спохватился.

– Молодец, Тимофей, – похвалил Котов. – Ладную башню изладил.

– Ну, мое дело маленькое, – расплылся мастер в улыбке. – Я только чертеж набросал, а рубили-то мужики. Ты, воевода, награду бы им какую-нибудь придумал…

– Ну, скажу казначею, чтобы за работу по полтиннику сверху накинул, – не стал спорить Котов.

– Не, Ляксандр Яковлич, – сказал Брягин, придержав воеводу за рукав. – Тут бы че-нить другое надо. Вот, помню, когда я под Козловым новый острог ставил, чтобы татар на Засечной черте удерживать, Федор Иоанныч меня шубой со своего плеча наградил, а мужиков-плотников велел чарками аглицкими одарить. Деньги-то что – сегодня есть, а завтра – тьфу. А награда-то – память великая. Будут мужики эти чарки детям и внукам передавать, а те – своим детям да внукам, да вспоминать – вот, мол, награда государева. Правда, свою-то награду я пропил… – вздохнул мастер.

– Ну, Тимофей, сказанул, – хохотнул Котов, слегка опешив и не зная, что ответить, промямлил: – Царь одаривать может. Ну, князь там, какой.

– Так, Ляксандр Яковлич, а ты у нас кто? – простодушно сказал Брягин. – Ты у нас заместо государя и есть.

– Вот, Алексашка, тебя уже за царя признают. Ну, не за царя, так за князя, – сказал подошедший холоп. – Батька твой в гробу бы от счастья перевернулся…

Давненько Яков не называл его так… А то, что не выматерился, – так это вообще ни в какие ворота не лезло.

– Вы че, мужики? – оторопело сказал Котов. – Говорите, да не заговаривайтесь. Один – шубу с государевых плеч поминает, другой – еще дурнее. Пойдем-ка лучше, в посад вернемся.

Воевода отвязал коня и запрыгнул в седло. Хотелось пришпорить, но пришлось сдержать порыв – рядом с ним, как тень, пристроился Яков, предпочитавший ходить пешком.

– Ладно, Александр Яковлевич, – примирительно сказал Яков. – Не знаешь, что ли, что на посаде тебя уже давненько князем зовут? Ну а сам-то раскинь умишком – можно ли тебя простым воеводой считать, коли ты никому, кроме Господа Бога, не подвластен, налоги сам собираешь да сам суд ведешь? А войско собственное? Вон, король к тебе послов шлет, как к ровне. Ты вспомни, в немецких-то землях, где мы с тобой пиво пили да фройлянам юбки задирали, там что ни город – граф сидит. А городишки-то там – тьфу, да растереть! А князья у них такими землями правят – у черносошного мужика пашня поболе будет! А у тебя же теперь все устье Шехони во владении да добрая треть Волги. Чем ты хуже?

– Князь – мордой в грязь! – усмехнулся Котов.

– Мордой-то – это завсегда можно… – не стал спорить Яков. – Только на хрен в грязь-то падать?

Александр Яковлевич проснулся раньше петухов. Да и ночью поспать не удалось. Пока распрощались, отвезли пьяных послов на постоялый двор, сдали с рук на руки слугам, то-се, пятое-десятое… Вроде часок вздремнул, так и то хорошо. Умывшись да помолившись, Котов спустился вниз.

– Мать твою! – выругался воевода, оглядывая палату и гадливо морщась, посмотрел на объедки. Это что же такое? Он уже встал, а холопы до сих пор почивать изволят! А кто будет со стола убирать, полы мыть?

– Ладно, Алексашка, не кричи, – донесся из угла голос Якова. – Умаялись люди, пусть спят. Щас, петух проорет, они все сделают. Зае…ли эти ляхи, мать их так!