мимо густого темного парка. Вдали, в просвете между деревьями, блестел Амур. Возле небольшого двухэтажного дома женщина остановилась.

— Вот и музей, — сказала она. — Вы пришли. А я пойду дальше. Давайте мой чемодан.

Но Тихон не отдал чемодан.

— С тобой пойдем, — сказал он. — Тяжелый он…

— Спасибо, — поблагодарила женщина. — Но как бы вам на обратном пути не заблудиться…

— Однако, нет, — уверенно заявил Александр Намунка и, выдернув из-за пояса топорик, стал делать зарубки на деревьях, росших вдоль улицы.

Вернувшись, орочи не стали будить Арсеньева. Постояв у калитки, достали барсучьи шкурки и, расстелив их на траве, стали устраиваться на ночлег. Было прохладно, и Тихон, собрав сухие ветки, развел костер.

В это время в одном из окон первого этажа зажегся свет. Орочи испуганно переглянулись. Но тут окно распахнулось, и густой негромкий голос спросил:

— Кто здесь? Почему на улице дым?

— Сородэ! Друг капитан! — громко закричал Тихон, узнав Арсеньева.

— А-а-а! Сородэ! Пришли все-таки.

Со скрипом отворилась калитка, и перед орочами появился Владимир Клавдиевич без шапки, в накинутом на плечи пальто. Александр Намунка не успел хорошенько разглядеть Арсеньева, как тот уже обнял его, привлек к себе. Потом Арсеньев схватил руку Тихона.

— И ты пришел, маленький Акунка?

— Его большой стал, — весело заметил Александр.

— Вижу, что вырос. Настоящий охотник! Еще кто пришел?

— Намунка Михаил!

— Намунка, Михаил? Помню, помню! Смелее идите, смелее, дорогие друзья мои.

Вдруг он громко закашлялся, и острые, худые плечи его пригнулись. Отдышавшись, он вытер платком глаза и поднялся на крыльцо.

В комнате, усаживая гостей, Владимир Клавдиевич смеялся над тем, что Тихон развел на улице костер.

— Сразу видно — таежник!

А Тихон с удивлением разглядывал комнату, картины на стенах, красочные тарелки, чучела птиц, оленьи рога. Он был подавлен обилием предметов. Он переводил взгляд со стены на стену, потом смотрел на Арсеньева, и ему все еще не верилось, что этот худой, с бледным, осунувшимся лицом человек — тот самый капитан Арсеньев, который приходил к ним в стойбище.

— Что, капитан, здоровье худо? — спросил он.

— Почему худо? Би ая бави![18] Я еще в тайгу собираюсь. Скучно мне без тайги, без сопок.

— Нгендяпи хувонты[19], капитан, — оживился Александр Намунка. Он поднял с пола мешок, достал унты. — Это, капитан, тебе! Носи долго!

— Спасибо, друзья мои, спасибо! — Арсеньев рассматривал унты, особенно орнамент, вышитый разноцветными нитками. Пожав руку Александру Лазаревичу, спросил: — Кто же их сшил?

— Ефросинья Ауканка. Помнишь?

— Как же, помню. Лучшая ваша мастерица! Как ее муж, Трофим Ауканка, поживает?

— Худо ему, — сказал Михаил Намунка. — Всю зиму болел. Шаман Никифор лечил.

— И что же, вылечил?

— Нет, конечно! — поспешно сказал Тихон.

Принесли на подносе небольшой, до блеска начищенный самовар. Он шумел, из дырочек струился пар. Михаил Намунка быстро отодвинулся от самовара.

— Шумит, ровно амба…

Когда стали пить чай, Арсеньев сказал:

— Вот что, друзья мои: ваше письмо, что Кирилл Иванович писал, недавно обсуждали большие советские начальники. Решили послать на Тумнин инструктора. Он уже на днях выехал. Зовут его Иванов Василий Иванович. Высокий такой мужчина, с усами… — Арсеньев показал, какие у инструктора большие усы. — Жаль, что вы с ним разъехались.

— Э-э-э, худо… — протянул Михаил Намунка. — Где его ульмагду возьмет?

— Зачем ему ульмагда? Товарищ Иванов выехал поездом до Владивостока. Оттуда на пароходе — до Хади. Из Хади — катером в Датту. Товарищ Иванов приедет на Тумнин, выяснит на месте, в чем нуждаются орочи, а Советская власть, закон Ленина, даст им все, что нужно. Думаю, что и наши экспедиции не зря через перевал Сихотэ-Алинь ходили. Придет время, и там, где шумела глухая тайга, вырастут города, проложат железную дорогу, на Тумнин побежит поезд… — И, ласково посмотрев на Тихона Акунку, добавил: — Может быть, ты и поведешь сквозь таежные дебри тот первый счастливый поезд…

— Верно, Тихон, давай! — засмеялся Александр Намунка. — Капитан Арсеньев знает, что говорит…

Но Тихон не поверил, что может случиться такое чудо. Опустив голову и зажав в кулаке давно погасшую трубочку, он думал о главном, что его волновало: «Догадаются ли городские начальники прислать на Тумнин учителя?»

Они еще долго сидели за столом. Время за беседой шло незаметно. Тихон не очень прислушивался к тому, что говорили между собой старшие. Его занимали свои думы. Он отодвинул стакан с недопитым чаем, встал, подошел к стене, где висели фотографии, и с любопытством стал их рассматривать. На одной карточке он увидел пожилого таежника, лицом и одеждой похожего на ороча. Тихону даже показалось, что он где-то встречал его, но не мог припомнить, где именно.

— Этот — кто есть? — спросил он Арсеньева.

— Дерсу Узала.

— Не слыхал.

Арсеньев протянул руку к этажерке, достал оттуда книжку, полистал ее.

— В этой книге я написал о моем лучшем друге, Дерсу Узала. Он был моим спутником в походах по тайге. Однажды Дерсу спас меня от верной гибели. Возьми эту книгу себе, юноша. Когда выучишься грамоте, почитаешь ее. Думаю, тебе интересно будет узнать, какой замечательный человек был мой гольд. Ведь и ты тоже отважный таежный следопыт. Может быть, и тебе, Тихон, когда-нибудь придется сопровождать экспедиции по тайге и сопкам…

Тихон взял книгу, полистал страницы и спрятал под сорочку.

— Спасибо, капитан. Когда вернусь в Уську, попрошу хромого Кирюшку, чтобы почитал ее мне. Его, знаешь, шибко здорово читает!

— Вот как дело наше было, — заключил свой рассказ о походе в город к Арсеньеву Тихон Акунка. — Товарищ Иванов, правда, в Уську приехал, и орочи стали жить хорошо. — И, посмотрев на Сидорова, добавил — После Николай Павлович к нам приехал, мы стали жить еще лучше.

— Что вы, что вы, Тихон Иванович, — пытался возразить Сидоров.

— Прости, Николай Павлович, однако, я правду сказал! — еще более твердо заявил Акунка.

Мечты сбываются

В отделе народного образования Сидоровым предложили на выбор несколько школ. Как опытного педагога, его хотели оставить в городе, но Николай Павлович отказался. Они с Валентиной Федоровной уехали из Владивостока, мечтая попасть в какую-нибудь глухую северную школу.

— Есть в районе одно место, — сказал,