Если мне в вечность придется отправиться,

я захвачу с собой мало вещей:

пиво, в дороге слегка подзаправиться,

парочку жирных зеленых лещей.

«Зеленых!» – удивился Жмых и вспомнил, что лемурийцы называли лещами странную жирную рыбешку – плоскую, отличающуюся неестественной зеленью, живущую в очень соленой воде и потому в дополнительной просолке не нуждающуюся.

Глеб замер на пороге, пораженный внезапной идеей. Только сейчас он сообразил кое-что, отчего ему стало очень не по себе – даже холодок по спине пробежал.

– Лукас, мы еще живы, и это радует, – бесцеремонно прервал он поэта на полуслове. – Но зачем ты открыл дверь?

– Мне было скучно. Ты спал. Я решил отблагодарить наших гостеприимных хозяев – и развлечь их чтением стихов.

– А тебе не кажется, что наши гостеприимные хозяева немного странные?

– Конечно, странные, – согласился лемуриец. – Они же дефективные, мы уже это выяснили. Было бы странно, если бы они не были странными.

– Я не о том, – проговорил Жмых. – Если они идиоты, как могут они понимать меня? Откуда знают русский язык?

– Проще простого. Гипнотическое обучение. Они и лемурийский знают – чем я и воспользовался, декламируя им свои лучшие стихи. Лучшие стихи я, конечно, пишу на родном языке – хотя русский и богат, и уникален, и многообразен, думаю-то я не на нем…

– И зачем ассенизаторам знать столько языков?

– Чтобы понимать руководство. Решать проблемы, возникающие у населения. Да мало ли, Глеб Эдуард? Какая тебе разница?

– Мне это подозрительно. Главного ассенизатора, говоришь, понимать должны. Ну-ну.

Жмых прислонил к стене багор, открыл шкафчик, посмотрел на питательные пайки А-7 и тяжело вздохнул. Есть очень хотелось, но только не сухой паек.

– Я расспросил приютивших нас хозяев – здесь в двух кварталах отличный ресторанчик. Там всегда мало народу. Мы можем пойти туда после заката, – объявил Лукас.

– Больше ничего не натумкал? Пойти в рангуний ресторан?! Я в магазин-то боюсь зайти…

– А что же мы будем делать?

– Сваливать отсюда. И грабить дома. Только если раньше я больше интересовался деньгами, золотишком и дорогими шмотками, не брезговал стереовизорами и квадросистемами, теперь меня больше всего будут интересовать холодильники…

Лицо Лукаса приобрело скорбно-сочувствующее выражение.

– Да, Глеб Эдуард… Я понимаю… Холодильник – это особый прибор. Для тебя. Я много думал, засыпая… В холодильниках, несомненно, есть своя, особенная эстетика.

Жмых крякнул.

– Ты опять меня не понял! Я не имел в виду сами холодильники! А их содержимое! Еду! Нам надо чем-то питаться! В магазин ведь зайти нельзя… Ты что, жрать не хочешь?

– Я съел уже один питательный паек, любезно предложенный мне хозяевами. И даже заплатил за него звонкой монетой…

– Монетой? Сколько дал? – Жмых возвел глаза к потолку.

– Тридцать копеек. Ровно столько он стоит.

– Узнаю твою бережливость. И педантичность. Знаешь, Лукас Раук, всем ты хорош, но подчас меня раздражаешь!

– Ты порой тоже становишься несносным, Глеб Эдуард, – не остался в долгу лемуриец.

– Так что, идем на дело? Или разбежимся прямо сейчас?

– Идем, конечно!

– А что делать с этими?

– Они дадут нам слово, что не обратятся с жалобой в отряды самообороны и не позовут своего братца-бугра. Я им верю, – улыбнулся Лукас.

– Мы дадим слово, – хором заявили рангуны.

– Да не нужно мне ваше слово! – сплюнул на пол Жмых. – Все равно никто нас не найдет. Ведь мы плывем на тропический остров. Я забыл, что в гавани нас ждет катер.

– Правда? – оживленно спросил Лукас.

– Ты тоже дебил? Не помнишь, что я тебе рассказывал перед тем, как мы собирались домой?

– Нет, я не дебил. Я помню… Кажется…

– Ну, тогда заткнись и пошевеливайся.

На улице было пусто, когда они двумя черными тенями выскользнули из дома. Вокруг царила ясная звездная ночь. Можно было различить все особенности пейзажа рангуньего района – подстриженные ровными конусами кусты, выложенные каменной плиткой дорожки вместо гравийных в человеческой части города, облитые вязким желтым пластиком крыши домов.

– Забираем западнее! – сказал Жмых и повернул на улицу, с которой открывался отличный вид на горы – там по его расчетам должна была находиться человеческая часть города. – Ты что хромаешь? – поинтересовался он спустя десяток шагов.

– Колено, – откликнулся Лукас. – Когда мы врезались в сарай, я, если ты помнишь, стукнулся о пульт Управления.

– А почему раньше не хромал?

– Хромал, но не так сильно, – ответил лемуриец.

Он решил не уточнять, что, когда они легли отдохнуть в домике рангунов, он так и не смог заснуть оттого, что его колено пульсировало болью. Осмотрев ушиб, Лукас пришел к неутешительным выводам – дело плохо, колено распухло, синяк отливал фиолетово-черным.

– Все в порядке? – поинтересовался Глеб.

– Не волнуйся, друг мой, – Лукас широко улыбнулся, – все в порядке. Если бы ты знал, как мне приятна твоя забота!

Жмых остановился как вкопанный и повернулся к лемурийцу.

– Значит, так, – проговорил он, – я хочу, чтобы ты понял мой базар правильно. Я не то чтобы сильно обеспокоен твоим здоровьем. Скорее, я обеспокоен тем, что тебя придется тащить на себе. Вот это мне действительно не нравится. Втыкаешь, графоман?

– Ты невыносим. – Лукас вздохнул. – Разве так. принято у друзей? Друзья заботятся друг о друге. Проявляют внимание. А ты, Глеб Эдуард, что?…

– Что?!

– Ты проявляешь внимание только к холодильникам. Твой фетишизм…

– Чего-о-о?! – насторожился Глеб, услышав незнакомое слово.

– Я говорю, твой фетишизм…

– Это еще что такое?!

– Ты не знаешь, что такое фетишизм? Я объясню тебе. Это вид сексуального влечения к какому-нибудь материальному предмету. Например, к интеллектуальному холодильнику. Полагаю, основой замещения нормальной сексуальности в твоем случае стало твое гиперболизированное осознание того, что холодильник тоже имеет разум и может накормить тебя из своего чрева.

Жмых стоял с открытым ртом, не в силах произнести даже слова от возмущения.

– Поверь мне, Глеб Эдуард, мне не сразу удалось смириться с известием о твоей нездоровой ориентированности. Но затем я подошел к этому вопросу интеллектуально. Переосмыслил его, так сказать. Принял в расчет твой тяжелый жизненный опыт, заключение в колониях на астероидах, где совсем не было женщин, голод, лишения, плюс ко всему нездоровую наследственность. Наверняка один из твоих родителей злоупотреблял пьянящими колосками или чем покрепче. И тогда я пришел к выводу, что и сам, подобно тебе, мог бы стать фетишистом – обыкновенным извращенцем, если смотреть на это с обывательской точки зрения, но…