Он затянулся папиросой, откинувшись на спинку кресла. Сильно болела голова, усталость этих суматошных дней разлилась по всему телу свинцовой тяжестью. Но более всего его здоровье и нервы подкосил недавний разговор с великим князем. Тяжелая вышла беседа, неприятная во всех ипостасях.

Фомин покосился на последнего российского императора, царствование которого длилось всего один день, а потому и называли его современники не только «вашим величеством», но чаще «вашим высочеством» или великим князем.

Михаил Александрович тоже курил молча, задумчиво хмурил брови, исподволь рассматривая на столике весьма нехилый арсенал из автоматов и пистолетов, а также живо принесенных Путтом из «Бюссинга» СВТ и ручного «дегтяря».

«Экспозиция» была разбавлена патронами с советской маркировкой, золотым червонцем и серебряными полтинниками советской чеканки, что были временно «экспроприированы» у Поповича, орденскими книжками самого Фомина, вкупе с орденскими знаками.

Именно последние, с выбитыми на них номерами, оказались теми соломинками, что надломили хребет упрямого верблюда. Вернее, развеяли в дым последние остатки недоверия великого князя.

Фомин даже беспокоиться стал, не тронется ли с ума царственная особа. Сам он в такой ситуации повредился бы рассудком. Но великий князь не сошел с катушек. Наоборот, постарался за несколько минут вытряхнуть всю информацию о том, что было. Вернее, о том, что произойдет в будущем. И с ним, и со страной. Расспрашивал жадно, напоминая ему ребенка, увлеченного необычной сказкой.

Успокоился великий князь лишь после того, как Фомин его клятвенно заверил, что он может опросить всех их четверых тщательно, но лишь тогда, когда они все окажутся в безопасном месте. И тут же вкратце поведал о том, что случилось с ними на заброшенном руднике, что стараниями местных чекистов превратился в жуткий погост, и по дороге в Пермь. Детальный рассказ полностью утихомирил высочайшее любопытство, сейчас они молча курили, стараясь привести нервы в порядок.

— Разрешите?! — Дверь со скрипом несмазанных петель отворилась, и в номер зашел Путт в привычном матросском облачении. — Прошу простить, ваше императорское величество. Господин подполковник, все подготовлено, можно выступать. И в Чека визит сделать необходимо, пока в этом клоповнике суетиться не начали.

— Что ты хочешь сделать, Семен Федотович?! — удивленно вскинулся великий князь, забыв о договоренности, что все вопросы и проблемы будет решать только Фомин. Обращение на ты звучало непринужденно — они, не сговариваясь, перешли на него, молчаливо отбросив все условности. Причем инициатором был император, буквально вынудив его перейти на такое почти доверительное общение. И Фомин понял, что тем самым великий князь дает ему понять, что верит и надеется…

— Мы в легкий автомобиль загрузили десять пудов взрывчатки, Михаил Александрович. Рванем здание местной Губчека к такой-то матери. С их Малковым и прочей сволочью. Затем переполох со стрельбой устроим, латышей с матросней на пристани погоняем из пулеметов. Патронов жалеть не будем. Пусть большевикам страшно станет. Пусть знают, что безнаказанно терроризировать город им не позволят. Бояться нас будут, гады…

— Это же безумие…

— Нет, государь! Это отвлекающий маневр. В поднятом переполохе вам всем будет нетрудно выехать из города на повозках. Возьмете с собой своих людей, кадетов со штабс-капитаном как возниц и охранников. Вас, государь, будет лично сопровождать капитан Путт. Повозки пойдут налегке, оружие в них грузить не станем. Из пулеметов будет «Льюис» и ДП — этого более чем достаточно. Ну и парочка автоматов с гранатами, конечно.

— Федотыч, ведь нельзя яйца в одну корзину складывать…

— Можно, Андрей, можно. И нужно. В особых случаях, как сейчас. Перегрузка займет много времени, которого у нас нет. Да и люди у тебя в отряде неумехи, им наше оружие пользы не принесет. Вы, Михаил Александрович, с «Льюиса» стрелять умеете?

— Один раз стрелял, на пробу, когда дивизионным был. Стрелком себя не считаю, к сожалению…

Фомин улыбнулся и пристально посмотрел на капитана. Тот правильно понял взгляд и развел руки, сигнализируя — «все понял, у нас времени нет, чтоб их всех хоть чему-то научить».

— А потому со мною пойдут только люди опытные и проверенные. Вы за нас не беспокойтесь, ваше величество, справимся. Встретимся у поста, который мы удачно ликвидировали, так что дорога будет свободна. Там разгрузим наш «Бюссинг» на повозки, и ходу. Вот и вся диспозиция. А потому, государь, ваши люди должны срочно собрать все необходимое. На все про все есть четверть часа. Мы должны немедленно выступать!

Он поднялся с кресла, чуть наклонил голову, жестом предложил Путту последовать за собой и вышел из номера. И тут сильная боль в груди и животе, неизвестно откуда появившаяся, за секунду скрутила Фомина. Нечеловеческая мука мощнейшим насосом, а именно так показалось ему, высосала из него силы. И моментально отпустило.

От облегчения он крякнул и выпрямился. Все это длилось считаные секунды, а потому никто ничего не заметил. Фомин осторожно огляделся. В коридоре стоял его отец, за ним он сам, Семен Федотович, вернее, пока еще Семен, еще молодой, вся жизнь впереди.

— Федот и ты, племяш, давайте живо, помогайте его величеству. Все нужные вещи отнести в фургон. И глаз не спускать, чтоб в коридорах никого не было. Внизу кто из наших? И телефоны нужно отключить, капитан, а то звякнут кому не надо, потом отмываться будем…

— Уже, герр оберст, все отключено! — ухмылка в голосе Путта стала явственной. — А вниз наш барон с Машей только спустились, бдить будут. Уж очень они счастливые, аж завидки берут…

— Не завидуй чужому счастью…

Договорить он не смог из-за грохота за спиной. Фомин стремительно обернулся — «племянник» застыл посреди коридора столбом, уронив «дегтярь» на пол. Смертельно бледное лицо его исказилось, с прокушенной губы выступили капельки крови, неподвижные глаза уставились на него, и такая в них была боль, что Фомин содрогнулся. Он все понял, а потому нашел в себе силы улыбнуться самому себе, молодому, и стал тяжеловато опускаться по лестнице.

— Что с парнем, Федотыч? — голос Путта был встревожен донельзя.

— Ничего, помстилось ему… Вернее, мне…

«На ком же он тень увидел? Неужели на мне? Да! Скорее всего, так и есть! Ну что ж! Чему быть, того не миновать! И, самое главное, он понял, кто я! — Фомин глядел вслед Семену. — Зато теперь я со стороны увидел, что чувствует человек, когда Маренин зов до его души доходит. Будто свинцовая усталость наваливается, а потом разом тяжелый мешок с плеч падает. Молодой я сейчас, первый раз дар проклюнулся, на год раньше, чем было в той жизни. Вот и растерялся немного, пулемет из рук выронил. И понятно с чего! Одно неясно — почему на год раньше?»

— Путт! У меня в нагрудном кармане листок бумаги. Если что со мной случится, то действуй так, как там написано. Понял?!

— Так точно!

Голос капитана был нарочито спокоен, и Фомин осознал — Путт прекрасно понял, что произошло сейчас в коридоре, и потому не стал задавать никаких вопросов или лезть с наигранной бодростью.