Нельзя сказать, что наши реформаторы не приложили усилий к либерализации российской экономики. Конечно, либерализация в России не сразу вышла на те рубежи, которых быстро достигли некоторые наши соседи из Центральной и Восточной Европы — но ведь и начинали-то они совсем с других точек отсчета. Скажем, венгерский рынок еще до начала «радикальных реформ» (в 1988 г.) был более либерализован, чем наш в 1992 году, в первый год после их начала. Но скачок в деле либерализации экономики в России был беспрецедентный, куда как более резкий, нежели в этих странах. В результате с плановой системой покончили, свободу предпринимателям дали, цены либерализовали — а все что-то «не вытанцовывается». Что же именно пошло не так, как было обещано (а кое-что — даже и не так, как задумано)?

Во-первых, советскую бюрократическую плановую систему выгнали в дверь, но она ухитрилась влезть обратно в окно. Правда, не в виде системы централизованного планового управления — ею-то как раз у нас и не пахнет. А вот отягчавший эту систему запашок произвольного бюрократического вмешательства в экономику почему-то никак не выветрится. Впрочем, ясно, почему: у власти осталась значительная часть прежней номенклатуры, с энтузиазмом включившаяся в рыночные реформы, а наше свободное предпринимательство предпочло терпеть на своей шее всевластие бюрократии, лишь бы эта бюрократия, не считаясь ни с чем, проложила им дорогу к светлому капиталистическому завтра.

Ну, а за это надо платить — ведь у чиновника в этом деле тоже должен быть свой интерес. Потому чиновник и запускает без зазрения совести свои лапы как в государственную казну, так и непосредственно в карманы населения, включая и господ предпринимателей. Делать же это он может одним, хорошо отработанным за столетия способом: оставляет окончательное толкование любых законов за собой, любимым, и, пользуясь этим, расставляет всюду бюрократические препоны и рогатки. А если хочешь эти препоны как-нибудь объехать — изволь раскошелиться! Если же поделишься с кем надо, не скупясь, тебе вообще позволят хапать обеими руками.

Так коррупция превратилась в главный элемент государственного регулирования экономики, а отношения чиновников и предпринимателей лучше всего характеризуются приобретшим универсальный смысл словечком «откат». Для такого типа поведения как предпринимателей, так и чиновников имеется в экономической теории даже специальный термин — rent seeking — то есть «поиск ренты», основанной на каких-либо исключительных преимуществах. При этом наш государственный аппарат нимало не озабочен проведением какой-либо осмысленной политики общенационального экономического регулирования, помимо решения простейшей задачи, от которой никак невозможно уклониться, — поддержания равновесия денежного обращения.

Во-вторых, даже если отвлечься от существования бюрократии, разросшейся далеко за пределы, достигнутые в советском прошлом, то и тогда наше рыночное хозяйство не выглядит примером торжества либерализации. Где же вожделенный свободный конкурентный рынок? А нет его. И быть не могло. Ибо эта сладкая капиталистическая мечта могла быть реальностью лишь где-нибудь в середине XIX века, да и то далеко не везде. Уж тем более призрачны были надежды создать свободный конкурентный рынок на постсоветском пространстве.

Тому есть немало причин — и высокий уровень концентрации и специализации производства, создававший объективную основу для монополизма, и сильнейшие позиции естественных монополий, и выросшие на этом базисе корпоративно-монополистические структуры, подчиняющие рынок собственному регулирующему воздействию, и своеобразный путь становления «правил игры» в российском рыночном хозяйстве.

В результате в России до идеала свободной конкуренции очень далеко. На большинстве рынков правит бал не свободная игра рыночных цен, а диктат корпоративно-монополистических структур (действующих рука об руку с бюрократией). Даже те рынки, где по видимости есть все условия для свободной конкуренции множества производителей, оказываются не вполне свободными и не вполне конкурентными. Почему же?

Помимо возможности монополистического сговора крупнейших производителей (что можно наблюдать, например, на рынках бензина или мясопродуктов), отношения свободной конкуренции подрываются своеобразным характером сложившихся институциональных норм. Поскольку российское государство крайне пренебрежительно отнеслось к задаче формирования, закрепления и защиты рыночных институтов, норм и правил рыночного поведения, эти нормы складывались стихийно. По существу государство отдало их на откуп иным силам: так, например, вопросы контрактного права в 90-е годы регулировались главным образом не по законам, а «по понятиям», и обеспечивалось это право не судами, а братками с пистолетами TT и автоматами Калашникова. Мелкие и средние предприниматели оказались не в состоянии в подобных условиях обходиться без «крыши» того или иного рода (будь то паханы, окруженные бритыми «пацанами», или носящие государственную форму их собратья по ремеслу).

Таким образом, на российском рынке наблюдается не просто свойственная любому современному капиталистическому рынку смесь монопольных, олигопольных и свободных конкурентных тенденций, а нечто гораздо более своеобразное. Эти рынки оказываются под регулирующим воздействием, складывающимся из равнодействующей сил бюрократического, корпоративно-монополистического и криминального произвола (или, если угодно, «неформальных институтов»).

Подобного рода ситуация вырастает, с точки зрения марксистского анализа, на базисе объективно обусловленной тенденции к планомерному регулированию производства. При капитализме такая тенденция a priori не может приобрести характера общественного регулирования производства, и приобретает вид локального монополистического регулирования (даже государственное регулирование в этих условиях квалифицируется как локальное — то есть и не всеобщее, и не выражающее общие интересы). Однако в России эта объективная тенденция выступает не как современная историческая форма согласования противоречивых экономических интересов в системе позднего капитализма, а, скорее, как предлог для хищнического разграбления национального достояния бюрократией и корпоративно-монополистическими группировками.

Другое «достижение» радикальных рыночных реформ — обвальная приватизация. Исходя из достаточно логичной предпосылки, что эффективное капиталистическое хозяйство нельзя построить при всеобщем огосударствлении экономики, наши реформаторы сделали отсюда совсем не логичный вывод, что всеобщее огосударствление нужно в один момент сменить всеобщим «очастниванием», причем никаким иным способом, кроме как немедленной приватизацией любой ценой.

Каково было экономическое содержание процесса приватизации? Под громогласные обещания «сделать всех собственниками» и «вернуть собственность народу» разворачивался процесс ликвидации прежней государственно-бюрократической формы собственности, имевший две основные составляющие: во-первых, смена одной формы отчужденной от трудящихся собственности (государственно-бюрократической) на другую отчужденную форму (частно-корпоративную); во-вторых, экспроприация некоторых действительно принадлежавших трудящимся прав собственности (право на доход от экономического использования общегосударственного имущества, выражавшееся в общественных фондах потребления и в социальных фондах предприятий, что обеспечивало советским гражданам широкий спектр социальных гарантий, а также национальная безопасность, стабильность, гарантии занятости и мн. др.).