И петербуржцам пришлось согласиться с доводами владивостокца. А тут еще вечером сам Лединг явился в гостиницу и вручил им легкий бумажный сверток со словами:

— А это от уссурийской фауны вам презент!

В свертке оказалось шесть прекрасных соболиных шкурок, все со свежими клеймами. Сыщики сперва отказывались для приличия, но в итоге приняли подарок и поблагодарили. Они пытались вручить подполковнику деньги, но тот не взял:

— Помилуйте, столь редкие и дорогие гости! Изловили всю банду меньше чем за месяц. А это рядовой конфискат, мне такие каждый день приносят. Кстати, соболя удские, лучшие во всем Приморье. Двести пятьдесят рублей шкурка, не то, что вам всучили на Сахалине. Но для вас не жалко.

И протянул Лыкову руку:

— Не поминайте лихом там, в Петербурге.

Алексей Николаевич вынужден был пожать ее… Что ж! Как будто он раньше не пожимал руки взяточникам…

Лыков заметил, что его помощник два вечера подряд где-то пропадал. А в шкафу в его номере появился изрядных размеров джутовый мешок, тоже очень легкий. Шеф скромно прикупил десять фунтов чая «лянсин особенный», а коллежский асессор занялся коммерческими операциями с пушниной! Надо было срочно увозить его домой, пока он не зашел слишком далеко.

Впрочем, Алексей Николаевич тоже разжился калтанами. Накануне отъезда в номер ввалился Хуварак и водрузил на стол большой зембель[97]:

— Вот ваши две тысячи. Просили шкурки — получите.

В зембеле оказались еще более шикарные соболя, чем принес полицмейстер. Лыков перебрал их и понял, что программа по закупке мехов удалась. Он хотел построить Ольге Дмитриевне воротник, а теперь соболей хватало ей на целую шубу. Да еще оставалось обеим снохам на шапки, муфты и боа…

Алексей Николаевич завершал свои дела во Владивостоке. В один из дней он пришел в тюрьму на Николаевском проспекте и вызвал на беседу Погибельцева.

Маз явился седой, как лунь, с ввалившимися щеками, сильно похудевший.

— Что, ожидание смерти хуже самой смерти? — встретил его вопросом статский советник.

— Поглумиться пришли? Ну, глумитесь… Чего уж теперь, недолго осталось.

— Зря так думаешь. У меня для тебя хорошая новость. Почтарева я взял, но он покончил с собой в камере. Чесались руки задавить гадину, а гадина сама. Тем лучше, право. Но перед смертью Чума дал признательные показания, официально, судебному следователю. И сказал в них, что все убийства в банде совершил он один.

— Так и было… — пробормотал Большой Пантелей. — Но что мне с того?

— Для тебя это значит вот что. Каторгу суд тебе присудит, а виселицу нет. Потому как ты не убивал тех солдат.

Маз смотрел на сыщика и не верил своим ушам.

— А… точно не присудят? Вдруг не станут разбираться? Генералам все едино.

Лыков объяснил:

— Твое дело будет решать военно-окружный суд, адвокатов там не полагается. Но они тоже законники. Я заставил следователя с Сахалина послать протокол допроса Почтарева туда. Его приобщат к делу и непременно примут во внимание.

— Ух… Вашими бы устами… Ой, грехи мои, грехи… Я тут сохну, как старый дед, могу до суда и не дожить.

— Теперь доживешь. Я чего пришел? Сказать насчет протокола — раз. Во-вторых, спросить тебя.

— Спрашивайте, ваше высокородие. Если правду сказали, что меня не казнят, то что хотите спрашивайте.

Алексей Николаевич задал давно интересовавший его вопрос:

— Вот ты уважаемый в фартовой среде человек, каторгу прошел. И вдруг завел у себя в банде маньяка. Зачем? Неужели самому было не противно? Да и полицию злить садическими убийствами ни к чему. Настоящий деловой никогда бы так не поступил. Объясни.

— Думал я об том и даже хотел Чуму придавить. А потом вдруг вижу — от этого глиста польза есть! Китайцы за каждого своего убитого платили по пять сотен. Хорошие деньги! Ну и решил я: пускай покуда резвится, а там поглядим.

— Кто от них передавал заказы?

— Один раз был самый главный, что в магазине торговал. Знакомились мы с ним. Потом ходил от него человек, сообщал, кого зарезать. Платили аккуратно.

— И ты терпел изуверства бывшего Христосика?

— Терпел, ваша правда. Иной раз с души воротило. Когда он умирающего человека терзал, то аж слюни пускал от удовольствия. Вспомнить противно. Тьфу! Но все-таки — пять сотен… И намного ли я лучше, чем он? Тот же убивец. Жалости в нас, фартовых, нет, сами знаете. Мне что барана, что человека зарезать — тот же пар. Как говорится, не рад, но готов. Ну и чем я отличаюсь от Чумы в таком случае?

На том они и расстались, не поняв друг друга.

Питерцы делали последние визиты. Они простились с военным губернатором Манакиным и комендантом гарнизона Нищенковым. Оба желали послушать о ходе дознания, и статский советник сделал доклады. Генералы жали сыщикам руки и говорили: молодцы, наши бы не справились… Тему Лединга дружно обошли молчанием.

Лыков хотел зайти к жандармам, но Мартынов его отговорил. Он сообщил, что сейчас голубым мундирам не до командированных. Агент «Пермский сто один» донес: во Владивостоке объявился террорист из социал-демократов, осетин Семен Такулов. Он приехал к своему двоюродному брату Захарию Созиеву, который держал торговлю на цементном заводе Скидельского, что на Первой речке. Очень опасный гость! Такулов убил чиновника особых поручений Мамацева во Владикавказе в 1906 году, потом через год в Александрополе — генерала Алиханова. В перерыве успел поучаствовать в знаменитом ограблении в Фонарном переулке, где едва не застрелили и Лыкова[98]. И вот этот негодяй, у которого руки по локоть в крови, ходит по городу. Когда покушались на Алиханова, террористы хладнокровно бросили две бомбы в коляску с генералом. Рядом с которым сидели шестнадцатилетний сын Алиханова и его знакомые, мать с дочерью. Плевать! Всех под нож! В результате мать погибла, а дочь получила тяжелое ранение…

Лыков не стал отвлекать жандармов от важных дел. Питерцы пообедали на прощанье с Сергеем Исаевичем, пригласив заодно и околоточного надзирателя Дзенита. Сели в погребе Бабунидзе на Светланской, близ виадука № 23. Паровое отопление, отдельные кабинеты, шашлыки… Простились по-хорошему, начальник отделения очень благодарил за науку. Командированные даже успели сходить на «Цыганский табор», маскарад в Коммерческом собрании, организованный патронессами предполагаемого в скором будущем Морского благотворительного общества. Зеленая лужайка из живых цветов, шатры, романсы и песни хором, танцы до трех часов утра… Азвестопуло перебрал и стал приставать к главной затейнице вечера госпоже Томашевской. Пришлось шефу, не дожидаясь скандала, уводить его прочь.