Тут уже Лыков налил герою чарку.

— Благодарствуйте, — с достоинством ответил Стародубцев. — Было нас семнадцать человек, Вершинин главный. Высадились мы на Тенге и пошли на юг. Холодно, пусто, вокруг ни души. И постоянно рискуем нарваться на вражеский дозор. Но Диомид идет, не унывает и нас подбадривает. Двести верст мы так прошли! И отыскали партизан. На тринадцатый день — отряд Новосельского, а на пятнадцатый — штабс-капитана Быкова. Голодные, оборванные, простуженные… Чуть живые они, готовы уже были помереть, а иные и сдаться. Вершинин как следопыт отыскал тайники, которые в тайге спрятали еще весной по приказу начальства. На случай этой самой партизанской войны. Пятнадцать кулей муки там было и бочка солонины. Очень эти припасы выручили наши отряды. От голодной смерти спасли. Да…

— Вывели вы их с острова? — сочувственно поинтересовался командированный.

— Всех, почти двести душ. Василий Петрович Быков, храбрый и всегда к каторжным вежливый, очень нас благодарил. Потом власти хотели за этот подвиг Вершинину денег дать, а он отказался. Гордый. Не хочу, говорит, за спасение христианских душ, боевых товарищей, презренное злато получить. Мне приятно, что Бог сподобил их выручить — вот моя награда.

— Ни копейки не взял, — подтвердил фон Бунге. — Диомид Вершинин был за свой подвиг Высочайше помилован, восстановлен в прежнем чине урядника и вернулся в Первый Верхнеудинский казачий полк. Может, и по сию пору там служит — того уже не знаю. Медаль принял, пятьдесят рублей взял, кои всем воевавшим дружинникам полагались. А сверх того ни-ни.

— Петр… как тебя по отцу? — приступил к главному Лыков.

— Васильевич, ваше высокородие.

— Петр Васильевич, мне нужен опытный проводник. Ищу я одного негодяя, что убивал на материке солдат. Загнали мы его на остров, и прячется он сейчас где-то. Ищем, но пока не нашли. Да ты его, может, и знаешь: это Тертий Почтарев.

— Христосик? Помню. Папашку его тоже знавал. Глупый и злой человек.

— Христосик он был подростком, — пояснил Лыков. — Сейчас ему кличка Чума. И он вырос в большую взрослую гадину. Лично зарезал семерых солдат, что караулили денежные ящики. И еще одиннадцать душ китайцев. Жестоким образом, садистическим: разрезал грудь и еще дышавшим людям легкое наружу вытянул.

— Зачем? — ошалело спросил Стародубцев.

— Почтарев — маньяк. Слыхал такое слово?

— Нет, а что оно значит?

— Ну, изувер, который убивает людей для удовольствия.

— Какое же в том удовольствие?

— Тебе, мне, прочим нормальным людям — никакого, — попытался объяснить Алексей Николаевич. — Но есть другие, с виду они тоже люди, но на самом деле хуже диких зверей. Ты разве подобных не встречал?

— Подлецов много видал, их пруд пруди, — ответил следопыт, очевидно возмущенный. — Любой убийца в душе немного зверь. Хоть бы и меня взять — тоже попал на каторгу за душегубство.

— Ты свой грех искупил, — напомнил губернатор. Но Стародубцев не согласился:

— Такого не искупить, мне перед Богом потом ответ давать. Но живому легкое наружу вытягивать? Такого я не слыхал никогда. А точно это Христосика дело? Он же был щенок.

— Из щенка пес вырос, — сердито сказал сыщик. — Учителя у него кто были? Большой Пантелей, Ударкин да Собака Ваня. Всех троих мы уже минусовали. Чума остался последний. Ну? Поможешь мне его взять?

Следопыт пошарил глазами по столу, но больше ему никто не наливал.

— А денежная награда мне за это будет?

— Обещаю семьдесят пять рублей из сыскного кредита.

— Согласен, — сразу же заявил Стародубцев. — Хоть завтра могу.

— Ты можешь, и я могу, только мы не знаем, куда ехать, — осадил добровольца Лыков. — Сходи и разведай.

— Куда? — хором спросило сахалинское начальство.

— Он знает куда, — ответил командированный. — Знаешь ведь?

— Да уж соображу.

Стародубцев схватил папаху и быстро удалился.

— Так куда он пошел? — повторил вопрос Григорьев.

— А то у вас притонов нету, Дмитрий Дмитриевич? — съязвил сыщик. — Везде есть, а у вас нет? Вот туда он и пошел. Справки наводить. И скажу я вам так, господа: на агентуре экономить — себе дороже!

— Да… мы полицейскому делу не обучены.

— Дмитрий Дмитриевич, Федор Федорович! Что нового я могу вам сказать? У вас остров полон бывших каторжных. Каждый пятый в прошлом бандит или налетчик. Убийств многовато, сами жаловались. И как вы тут без своего глазу живете? Осведомление! Первая вещь в охране порядка. Средств Петербург не дает? Найдите. Вам тут жить, я скоро уеду, а вы останетесь.

Администраторы спорить не стали и быстро согласились. На той позитивной ноте, что агентура нужна, они допили бутылку, и статский советник отправился в свою комнату. Он был доволен разговором и ждал быстрых новостей. И не ошибся.

Ночью в его дверь постучали, и заспанный казак буркнул:

— Тут к вам…

— Петр Стародубцев?

— Он самый, ваше высокородие.

— Впускай.

Следопыт бесшумно вошел, покосился на казака, и тот быстро удалился.

— Узнал?

— Не то чтобы узнал, однако намек получил. В пивной Егора Тухашвили.

— Ну-ну, сыпь на стол. Тебе, может, водки?

— Уф… Не мешало бы…

Лыков много лет имел дело с агентами и знал, что каждое слово в разговоре с ними нужно взвешивать. Люди выдают себе подобных и в душе стыдятся этого. Вежливым и даже более того — уважительным отношением можно сделать их добросовестными информантами. А грубостью и небрежным тоном легко оттолкнуть.

Статский советник вывел гостя в столовую. Ушедший было казак вскочил со стула.

— Спи, мы сами, — отпустил его питерец. Он вынул из шкафчика бутылку, две рюмки, а из горки достал хлеб в холщовом мешочке и недоеденный круг краковской колбасы. Разлил водку, звякнул рюмкой, выпил. Стародубцев наблюдал за каждым его движением. Увидев, что его держат за равного, тоже выпил, закусил колбасой и выдохнул:

— Крепка…

Сыщик не торопил бывшего каторжного. Они посидели молча минуты три, потом выпили еще, и лицо ночного гостя изменилось.

— Знаю я, где он.

— А со мной пойдешь, не побоишься? — остановил его сыщик. — Ты ведь сейчас своего сдашь. Тебе могут не простить. Может, я один туда поеду? Двадцать пять рублей ты получишь только за подсказку.

— Семьдесят пять лучше, — покачал головой Стародубцев. — Да и сволочь он даже по сахалинским понятиям. Тут убивцев — друг у друга на голове сидят. Но живодеров меж ними нет. И как только Большой Пантелей допустил? Он мужчина серьезный.

— За китайцев, думаю, им платили…