Отец не встает с кровати, вместо этого он медленно поворачивается к окну и смотрит на разрушенный город.

Сердце снова колотится, как при подъеме на верхний этаж Вертикали, или как тогда, когда я впервые понял, что Рен пыталась убить меня. Почему он не нападает на меня?

«…Они не убивают своих кровных родственников», – сказала тогда Шион, считая меня наркоманом.

Если он не нападет на меня, потому что я его кровный сын, значит, на каком-то подсознательном уровне он помнит меня? Конечно!

– Пап, – снова зову я, входя в комнату, и стою около кровати. Я смотрю в его моргающие глаза, сажусь рядом. – Это я, Лука, твой сын.

Его глаза, кажется, смотрят сквозь меня и вновь возвращаются к открытому окну. Я кладу ладонь на его руку и чувствую, какой он холодный. Должно быть, он сидел здесь все время, пока шел снег, и продрог на морозном воздухе. Закрыв окно, я беру с кровати одеяло и оборачиваю вокруг отца.

Сев рядом с ним, я смотрю в окно. Какое-то время мы просто наблюдаем, как луна поднимается над городом. Я смотрю на тумбочку и вижу ожерелье, которое носила мама, – отец купил его ей за две монеты у детей-барахольщиков много лет назад.

Я чувствую слезы в уголках глаз и, смахнув их, спрашиваю:

– Ты помнишь меня? Ты мой отец, ты вырастил меня, помнишь?

– Он не знает, кто ты, – отвечает голос у двери.

Вскочив с кровати, я прижимаюсь спиной к стене.

– Ты еще кто, черт возьми? – спрашиваю я, оглядываясь в поисках оружия, чтобы защитить себя от тощей женщины, прислонившейся к дверному косяку.

– Боже, Лука, да ты выглядишь хуже, чем я себя чувствую.

Я всматриваюсь в нее и вижу, что это вовсе не женщина, а девушка, возможно, на пару лет младше меня. И тогда я узнаю эти глаза. Она выросла, ей уже не четырнадцать лет. Она выглядит изможденной, кожа пепельного цвета, волосы жидкие и неухоженные. Но эти глаза я узнаю всегда.

– Молли?

Ничего не отвечая, она просто уходит обратно в свою спальню, которую мы делили вместе, будучи детьми.

Я иду за ней, в полном шоке от того, что она жива и не заражена.

Я открываю дверь в нашу некогда совместную комнату. Молли сидит на одной из двух односпальных кроватей, достает из кармана горсть непонятно чего и открывает верхний ящик небольшого комода рядом с кроватью. Она кладет туда маленькие прозрачные пластиковые полоски, оставив себе одну, и открывает ее.

Я узнаю пластырь «Побега» и пытаюсь подбежать к ней раньше, чем она успеет приклеить его к шее, но уже поздно.

– Молли, стой! – прошу я, пересекая комнату, чтобы снять с нее наркотик.

Она ложится на живот, сопротивляясь мне, пока наркотическое вещество проникает в ее тело. Когда процесс завершен, она переворачивается на спину и ухмыляется.

– Ты бросил меня, – шепчет она и начинает смеяться. – Ты ушел! Прощай, Лука. На твоем месте должна была быть я. Это должна была быть я. Я убила того мальчика.

– Проклятье, Молли! – кричу я, не в силах поверить, что моя сестра стала клоном. – Зачем ты это сделала?

– Я ухожу, Лука. Рада, что ты жив и свободен.

– Нет! – кричу я. – Нет, проснись, не засыпай! Молли, это не ты!

Я срываю с нее пластырь, бросаю его на пол, но сестры уже нет, она исчезла в мире, который строит в своем подсознании, сбежав от этого пустынного пространства куда подальше. И я не могу винить ее за это, с такой логикой не поспоришь. Я смотрю на ящик, в котором она хранит весь запас «Побега», и думаю, как легко было бы сделать то же самое, просто сдаться и ожидать смерти в месте покрасивее этого.

Но я не могу, не могу этого сделать, нельзя сдаваться. Кина все еще где-то там, Рен, Игби и Под, если они еще живы; отец инфицирован, но он по-прежнему мой отец, и в Терминале может быть лекарство, а Молли вот здесь, рядом со мной.

Я знаю, что делать: нужно отвести Молли в укрытие к Дэй и Шион и другим клонам. Они смогут помочь ей. А потом я отправлюсь в Терминал – если понадобится, то один, – чтобы найти лекарство для отца.

Я возвращаюсь в соседнюю комнату, где отец по-прежнему спокойно сидит на кровати, уставившись в окно. Я прощаюсь с ним, закутываю его в одеяло и обещаю вернуться.

Я иду к Молли. Оторвав полоску ткани от одного из ее старых платьев, я обматываю ей голову, чтобы закрыть паноптическую камеру, поднимаю с кровати и выношу в коридор.

Спустившись по лестнице на один пролет, я останавливаюсь. По бетонным ступеням снизу раздаются шаги и еще какой-то гул, высота звука которого меняется по мере приближения.

Я наклоняюсь вперед, чтобы выглянуть через перила, и вижу двух человек, одетых в черное, – стоя на платформах дронов, они быстро скользят наверх в мою сторону, а за ними еще больше солдат, может, человек пятьдесят, все вооружены – кто ультразвуковыми пистолетами, кто Стирателями.

Снизу эхом поднимается грозная команда:

– Заключенный 9–70–981 был последний раз замечен на сто семьдесят седьмом этаже. Отрядам сорок четыре и сорок пять подняться на сто семьдесят седьмой этаж, остальным прочесать каждый этаж и охранять все выходы. Захватить цель живой.

– Все как один! – рявкнули солдаты в унисон.

– Какого черта! – шепчу я, слушая, как шаги становятся громче и звук дроновых платформ увеличивается на крещендо.

Развернувшись, я бегу обратно, неся Молли на руках, пробегая по две ступени за раз; ноги сводит от напряжения, по вискам стекают струйки пота.

Я пробегаю сто семьдесят седьмой этаж и поднимаюсь выше.

– Какого черта, какого черта! Какого черта?! – бормочу я на бегу.

«Опусти Молли на пол, – говорю я себе, – спрячь ее за дождевым коллектором».

Я слышу, как солдаты на платформах дронов останавливаются на сто семьдесят седьмом этаже и начинают выбивать двери ногами, называя себя солдатами Третьего уровня и выкрикивая команды всем жителям лежать лицом вниз и положить ладони на пол.

Я продолжаю бежать, размышляя: «Кто они? Почему преследуют меня? Как они узнали, что я здесь?»

Я добираюсь до двухсотого этажа, мышцы горят во всем теле, умоляя остановиться. Я игнорирую боль и бегу до конца коридора. За последней хилой деревянной дверью слева – узкий выход. Я толкаю ее ногой и поднимаюсь по ступеням на крышу.

Холодный воздух успокаивает горящие легкие, я несу Молли к дождевому коллектору и аккуратно опускаю ее на землю, затем бегу обратно к двери. Я должен добраться до отца раньше них.

Я останавливаюсь перед узкими ступенями.

Я слышу, как они идут, слышу стук тяжелых шагов по дешевому виниловому полу, слышу, как они выкрикивают приказы. Они приближаются.

Я отступаю, бегу к Молли и опускаюсь рядом с ней, выжидая в надежде, что они сюда не поднимутся. Я мысленно внушаю отцу спрятаться, бежать, найти выход отсюда.