Так была заключена дружба между приехавшими гостями и людьми Свайного посёлка. С этих пор та и другая сторона отказывалась от всяких враждебных действий и обязывалась защищать друг друга от всяких опасностей и вражеских нападений.

По знаку Йолду подошла старуха и поставила перед гостями глиняное корытце с печёной рыбой и ракушками.

Гостям не очень хотелось есть, но обычай требовал отведать угощения. Это была не простая вежливость. Торжественное вкушение пищи перед очагом заключало в себе особый таинственный смысл. Оно имело значение жертвы, посвящённой духу дома, обитавшему в священном посохе позади очага.

Мирная беседа Уоми с приезжими продолжалась довольно долго, как вдруг громкие крики женщин возвестили о каком-то чрезвычайном событии.

В хижине все насторожились. Слышен был топот бегущей по улице посёлка толпы детей и женщин и возгласы:

— Едут! Едут!

Йолду вместе с гостями вышел наружу. Жители посёлка толпились на краю помоста и махали руками. Все смотрели в ту сторону, где залив сливался с озером. Там из-за лесистого мыса входила в залив длинная вереница лодок.

Это возвращались мужчины, вызванные с Мыса Идолов.

Лодки быстро приближались к островку. На каждой было от двух до четырёх гребцов, кроме кормчего, который сидел на корме и правил рулевым веслом.

Гребцы спешили. Все они постоянно оглядывались на берег, где был виден лагерь чужеземцев.

Йолду встретил их у пристани, где приехавшие уже знакомились со слов женщин с тем, что тут происходило.

Приехавшие готовились к жаркой схватке и были удивлены, когда увидели чужестранцев в самом посёлке в мирной беседе с Йолду.

Приехавшие с детским любопытством разглядывали чужестранцев. Они трогали их одежду, их оружие и украшения.

Особенно привлекало их ожерелье Уоми из медвежьих зубов и когтей.

На другой день назначены были смотрины.

После полудня были положены снятые на ночь мостки.

Из посёлка двинулась по ним толпа людей. Впереди медленно шли седые старики с маленьким Йолду во главе. Они шли, важно опираясь на палки. За ними шли мужчины. Некоторые были вооружены копьями; другие несли луки; третьи были безоружны. За ними густой толпой спешили женщины, ведя за руку маленьких детей. Матери несли на руках ребят; другие тащили детей на спине, посадив их в кожаные мешки или берестяные кошёлки.

За женщинами шли девушки, держа друг друга за руки.

С раннего утра начали они наряжаться. Некоторые ещё с вечера стали нашивать лоскутки беличьих шкурок на тёмные куньи шубы. Они накрасили красным суриком щёки, лбы натерли жёлтой охрой. У некоторых глаза были обведены чёрными угольными кругами, и почти все для красоты начернили во рту передние зубы.

Молодые женщины и девушки уселись прямо на траву лицом к большому костру, зажжённому на лужайке. По другую сторону расположились молодые жёны дружинников, которые также надели на себя все свои наряды. Головы у них были покрыты в знак того, что они теперь замужние женщины.

Старики посёлка поместились на небольшом пригорке, откуда была хорошо видна вся поляна.

Девушки Свайного посёлка затянули заунывную песню, слова которой были почти непонятны жителям Ку-Пио-Су. Потом они запели другую песню, более живую и весёлую, которую пели, прихлопывая в такт руками. Через некоторое время стали подтягивать и замужние. Голоса хора раздавались всё громче и громче, а ритм делался более быстрым. Пение то стихало, то вдруг поднималось до такого надрывного крика, что лица поющих краснели от напряжения.

Наконец девушки поднялись, взялись за руки и двинулись вокруг костра мимо стариков, мимо кучки молодых мужчин своего посёлка и молодёжи приехавшей свадебной дружины. Двигались медленно, с каменными, неподвижными лицами, без малейших признаков какого-нибудь оживления или улыбки. Их песни и хоровод нисколько не были похожи на весёлые танцы в Ку-Пио-Су.

Пожилые женщины между тем хлопотали около костра, поджаривая привезённую мужчинами добычу. Наконец пение прекратилось, и собравшиеся принялись за еду, поглощая рыбу и дичь, испечённые на углях.

Вечером после пира начались игры молодёжи. Опять гости показывали свою силу и искусство, а девушки плясали и пели песни гораздо более весёлые, чем днём.

Девушки устроили беготню. Мужчины догоняли их и накидывали на голову ремённые петли.

Ни Ная, ни Кунья не принимали участия в этих свадебных играх: у них не было никакой охоты оставаться навсегда в Свайном посёлке. Ещё до конца пира они вместе с Гундой удалились в свой зелёный шалаш, сплетённый ими в кустах ивняка, недалеко от лодок. Здесь они могли хорошо наблюдать, что делалось на праздничном лугу. Ная то и дело делилась с матерью и Куньей тем, что она видела:

— Сойон, Сойон! Как молодой! Погнался за рыжей прямо через кусты. Ну и рыжая какая! Как лисица! Не даётся. Убежала от него в рощу.

— А где Уоми? — тихо спросила Кунья.

— Даже не смотрит ни на кого. Вон, сидит со стариками.

Гунда ласково посмотрела на Кунью и ничего не сказала.

На другой день Гарру, Сойону-старшему и двум его младшим сыновьям пришлось выкладывать выкуп за пойманных ими невест.

Только старый Карась, Уоми и Тэкту не привели никого к своим шалашам. Карась заявил, что он вообще раздумал жениться. Тэкту говорил, что не хочет жениться раньше брата. Уоми молчал, но все знали, что ни одна из девушек посёлка не пришлась ему по душе.

Прошло ещё три дня. Лагерь оставался на прежнем месте, но дружинники начинали спрашивать:

— Что же будет теперь?

Почти все, кто хотел добыть себе невесту, уже добились этого. Что же думает Уоми? Идти ли вперёд на самый край света или поворачивать обратно?

Уоми как будто не решался ни на то, ни на другое. Закинув за спину лук, с коротким копьём в руках, с утра уходил он один, шагая вдоль озёрного берега, и возвращался поздно, иногда с убитым гусём или уткой. Не сказав никому ни слова, скрывался он в свой шалаш и лежал один, отвернувшись лицом к стене.

Гунда приносила ему поесть. Уоми ел мало и неохотно. Гунда тревожно следила за ним, всё хотела спросить о чём-то и не решалась.

На третий день после свадебных игр Ходжа отозвал Карася в сторону. Оба они долго шептались, потом сели в лодку и поехали в Свайный посёлок. Там они не только провели весь день, но и заночевали в доме Йолду.

Только на другое утро вернулись в лагерь. Вернулись не одни. В лодке с ними сидел Набу, тот самый, который побывал в плену у рыбноозёрцев.

Как только вытащили лодку, сейчас же стали искать Уоми. Они нашли его возле шалаша Гунды. Он лежал один на охапке травы у самого входа. Уоми не спал.