– Алло! Мама, это ты?

– Нет, это твоя тетка Адриена.

– Теперь по телефону отвечаешь ты?

– Твоя мать занята на кухне. Она готовит обед.

– Представляю себе это. Ты можешь позвать мне ее?

Я услышал, как тетка резким и громким голосом позвала мою мать.

– Она придет через пять минут.

– Спасибо.

– Ты по-прежнему лечишь книгами?

– Да, по-прежнему.

– И дело идет?

– Да, и очень хорошо; спасибо.

– На днях я слышала об этом по телевизору.

– О библиотерапии?

– Да. Был очень интересный репортаж: несколько врачей обсуждали эту тему. Кажется, они не убеждены.

– Это их право. На каждый новый подход находятся клеветники. В конце концов они поймут. Я не говорю тебе ничего нового.

– Надеюсь, для тебя и твоего предприятия, что ты прав.

– У меня не «предприятие».

– Просто так говорят.

– Мама идет сюда?

– Пока нет. Я слышу стук кастрюль. Твоя мать мне сказала, что у тебя были трудности.

– Если ты это знала, зачем спросила меня, хорошо ли идут мои дела?

– Машинально, чтобы начать разговор.

– Ты бы не могла посмотреть, идет ли мама. Я хочу ей кое-что сказать.

– Хорошо; подожди минуту.

Моя тетка Адриена, как и моя мать, испытывает болезненное отвращение к моей профессии. Она – бывшая аптекарша и, уйдя на отдых, теперь пользуется деньгами, которые заработала за сорок лет в своей аптеке. Она называет себя «старинной» аптекаршей. Сорок лет она продавала аспирин с феноменальной наценкой. Она предлагала покупателям бесполезные спреи для горла и порошки против гриппа, от которых возникали язвы и другие хронические болезни. Старинная аптекарша. К тому же скупердяйка. Когда она устраняла недостачу в аптечке моей матери, принося ей коробку медикаментов, то никогда не забывала выставить ей счет за них. Иногда любовь к сестре приносит деньги. Благодаря всему этому она постоянно путешествовала по миру, но всегда возвращалась на Рождество.

Я ненавидел ее, как ненавидят соседа, который слишком много шумит. Как только ее видел, я мечтал вызвать полицию. Чтобы полицейские вывели ее прочь без всякой обходительности – пригнув к полу и надев на нее наручники. Как в «Рокки». Но не в первом, слишком успешном фильме, а, например, в четвертом, неудачном, со злым русским. Адриена не заслуживает ничего лучшего. Во всяком случае, ничего литературного.

– Твоя мать слишком занята, она не может прийти. Что ты хотел ей сказать?

– Я бы предпочел сказать ей это сам.

– Тогда скажи сегодня вечером, когда увидишь ее.

– Я звонил ей как раз по этому поводу. Я не приду сегодня вечером.

– Твою маму это опечалит. Ты понимаешь, что это Рождество?

– Да, я это понимаю. И мне не слишком приятно, что я не увижусь с ней.

– Не говори мне, что это работа мешает тебе ужинать в Рождество с семьей.

– Нет, дело не в моей работе. Дело в вас, и особенно в тебе. Я не желаю тебя видеть. Впрочем, других тоже.

– Ты всегда такой милый, племянник. Я скажу все это твоей матери. Рассчитывай на меня.

– Спасибо, тетя.

Она больше всего не любит, когда ее называют тетей. Считает, что для женщины ее общественного положения это простонародное слово.

Я прекратил разговор в тот момент, когда Адриена начинала новую атаку в ответ на мое «тетя». Атака была предсказуемой и злой. Тетя совершенно не верила в библиотерапию, потому что аптекари, ее собратья по профессии, не получали от лечения книгами никакой выгоды. Разве что стали бы получать, если бы начали продавать романы. Тогда кончилось бы время одинаковых цен на книги. Появились бы карманные издания за сорок евро, и потраченные на них деньги возвращал бы Фонд социального страхования.

Первый раз в жизни я проведу рождественский вечер в больнице. Больные не обязательно находятся там, где их ждут.

Я позвонил матери, чтобы сообщить, что не приду. Но еще и для того, чтобы сказать, что Мелани болеет. Я не думал, что буду говорить об этом с моей теткой Адриеееенннннннннннннноооооооой.

Палата Мелани была на шестом этаже, а дирекция больницы, считая, что 24 декабря будет мало посетителей, решила поставить лифты на техобслуживание. Я много минут прождал перед закрытыми дверями: то решал подняться по лестнице, то отказывался, то снова собирался идти по ней. «В ожидании Годо»: «Что мы здесь делаем, вот о чем мы должны себя спросить. Нам повезло, что мы это знаем»[43].

– Вам на какой этаж? – спросил меня санитар.

– На шестой.

– Да, вам не повезло.

– Я спрашиваю себя, придет ли лифт.

– Не хочу вас разочаровывать, но, по-моему, не придет. Завтра вы все еще будете ждать его здесь.

– Тогда я пойду по лестнице.

– А вы поезжайте со мной на служебном лифте, сегодня вечером работает только он.

– Вы очень любезны.

– Сегодня Рождество.

– А двадцать шестого числа вы бы не предложили мне поехать на этом лифте?

– Вот именно. Вы все отлично поняли. Но не думайте о будущем. Сейчас двадцать четвертое число, и вы поедете со мной.

Санитар повернул ключ в замочной скважине рядом со служебным лифтом. Словно по волшебству открылась дверь, и за ней обнаружилась очень большая кабина – такого размера, чтобы в ней умещались постели пациентов. Санитар пропустил меня вперед и вошел туда вслед за мной с чем-то похожим на магазинную тележку для продуктов, только огромную.

– Вы возите в этой тележке хомяков?

– Если хомяков, то больших. Это коляска для детей. Их сажают внутрь, и они не могут вылезти. Это для операционной. Я бы не хотел ходить за покупками с такой тележкой. Ею нелегко управлять, и колеса останавливаются каждые пять минут.

На четвертом этаже дверь открылась. Санитар начал толкать свое приспособление; оно неподвижно замерло на пороге.

– Я же вам говорил: эта вещь совершенно непрактичная.

Он применил силу и вытолкал тележку наружу.

– Не хотите, чтобы я вам помог?

– Спасибо, я справлюсь. Хороших вам праздников!

– Спасибо. И вам тоже.

И дверь закрылась. Я заметил, что санитар потерял свою связку ключей. Приехав на шестой этаж, я увидел родителей Мелани, напрасно ждавших лифта. Если бы их не терзала тревога из-за болезни дочери, они пошли бы по служебной лестнице. Они прекрасно знали эти места: мать Мелани рожала в Анри-Мондор. Я подошел к ним медленно: боялся, что она предложит мне снова посмотреть в палате видео о рождении Мелани.