— Китайский или индийский?

— Мм… китайский… пожалуйста.

— Молоко, сахар?

— Да… пожалуйста.

— Сахар лучше положите сами, сколько нужно. Возьмите сэндвич, должно быть, устали и проголодались после вашего путешествия.

«Путешествие» на «вольво» по автостраде заняло три четверти часа, но Герда сказала это таким тоном, будто до Лэкслиндена все еще нужно было добираться в карете по тряской дороге.

Стефани нерешительно взяла влажный свисающий сэндвич, инстинктивно взглянула на начинку, затем вспыхнула и подняла глаза. Женщины посмотрели друг на друга.

Обе потрудились над своей внешностью. Обе были одеты очень просто. На Герде было мышино-коричневое легкое шерстяное платье без ворота, на шее яркий сине-зеленый шелковый шарфик. Распущенные, гладко причесанные волосы спадали на плечи. Стефани была в скромном черном платье, к воротнику приколота алмазная брошь в виде фокстерьера. Каштановые волосы тщательно уложены и начесаны умелым парикмахером. В руках она сжимала блестящую черную сумочку. Косметики на лице очень мало.

Генри она сказала, что ей тридцать четыре, думала про себя Гертруда, интересно, это правда? Интересно, действительно ли она любила Сэнди или только его деньги? Интересно, если Сэнди… Это была загадка, непристойность, о которой, она знала, нельзя было думать, чтобы не сойти с ума. Но если Генри женится на этой женщине, подобные мысли будут преследовать ее. Будут преследовать его. Конечно, в прагматичности Герды не было того великодушия, какое вообразилось Генри. Познакомиться с fiancee[52]Генри было необходимо. Но после знакомства, когда оценит ситуацию, будет много возможных тактических ходов.

Она ободряюще улыбнулась Стефани:

— Генри рассказал нам, что вы коммунистка, а теперь говорит, что то была шутка.

— Ах, что вы, нет, я не коммунистка. Право, я вообще не интересуюсь политикой.

— И я тоже. Думаю, женщине это не пристало, как вы считаете?

— Нет, ну… Нет.

Они помолчали. Потом Стефани сказала:

— Надеюсь, вы не считаете меня слишком ужасной… я имею в виду, что, Генри, наверное, рассказал вам…

— Нет-нет, я… вы, должно быть, столько выстрадали… мы видим в вас жертву.

Это слово употребил Генри, и Герда сочла его подходящим. Но решила, что никогда не позволит этой женщине обсуждать с ней ее прошлое. И обсуждать Сэнди.

— Благодарю вас! — сказала Стефани. Она тоже полагала эту тему закрытой, во всяком случае на данный момент. Она взяла еще один сэндвич, потом смущенно кашлянула. Сказала: — Вы очень добры ко мне. Никогда не думала, что пригласите меня… э-э… в Холл.

Герда, боясь, что Стефани упомянет о Сэнди, поспешила сказать:

— Здесь прелестно, не правда ли?

— Прелестно, как в дивном сне.

— А знаете, Генри хочет все это продать.

Герда не собиралась заговаривать об этом вот так сразу, но подвели нервы.

Стефани изобразила волнение.

— Неужели?

— Да. Разве он не поделился с вами своими планами? Он говорил, что объявил вам и вы были в восторге. Он намерен продать все — Холл, все — и раздать деньги. Я буду жить в маленьком коттедже. Наверняка говорил, а?

— Да, сказал что-то такое, но я не поняла. Я думала, он просто продаст какие-то там поля или что-то подобное. Я не представляла себе, что речь идет о Холле. Он не может продать отчий дом, конечно же, это невозможно.

— Совершенно невозможно. Но разве вы не в восторге?

— Нет. По мне, это ужасно, ужасно, вы должны удержать его.

— Вы должны удержать его, — сказала Герда и добавила: — Мы должны.

Разве она тем озабочена, чтобы эта женщина была хозяйкой Холла? Это ли лучшее будущее для нее, единственная ее надежда? Это или Диммерстоун. Подталкиваемая непроходящей горечью, она сказала:

— Но если честно, сомневаюсь, что мы переубедим его. Подозреваю, вы еще не очень хорошо знаете Генри. Он невозможно упрям. Не уверена, что вы вообще останетесь в Холле. Генри станет школьным учителем где-нибудь в Шотландии или в Америке, и вы будете жить на его жалованье. Он такой идеалист и романтик.

— А вы переселитесь в коттедж. По-моему, это жестоко.

— Что ж, когда люди вокруг очень бедны…

— Мне это все очень хорошо знакомо, мне к бедности не привыкать. Я могу вам рассказать, каково это, не иметь своего угла и вообще ничего, это совсем не забавно и не романтично, я устала от этого. Достаточно натерпелась…

— Тогда вам лучше не выходить за Генри, — заключила Герда, — Берите шоколадный торт.

— Вы не желаете, чтобы я выходила за Генри?

— Я желаю Генри счастья. Ему кажется, что он будет счастлив с вами. Возможно, он прав. Как бы то ни было, мое мнение не важно. Я уже стара.

Они внимательно смотрели друг на друга.

— Простите, — неожиданно проговорила Стефани, опустив глаза в тарелку, — можно мне увидеть фотографию Сэнди?.. Он никогда не дарил… не то чтобы я… забыла, как он выглядел… но хотелось бы взглянуть на его фотографию…

Герда оперлась на спинку стула, встала и подошла к горке. Достала из ящика объемистый конверт и положила на стол.

— Вот, пожалуйста. Тут много его снимков…

Стефани немедленно стала с жадностью просматривать фотографии.

— Ох, спасибо… да… он был таким красивым, правда?.. Намного красивее Генри… боже мой, боже мой!..

Глаза ее наполнились слезами, она принялась неловко шарить в сумочке в поисках платка.

— Извините меня, — сказала Герда. — Мне надо отлучиться, позаботиться об обеде. Положите все обратно в конверт, когда посмотрите. Потом найдете Генри, уверена, он где-нибудь на террасе.

Она спокойно покинула гостиную и не торопясь поднялась в свою спальню. Сбросила туфли и прилегла на кровать. Она не плакала, но глаза у нее подозрительно блестели. Рот открыт. Она чувствовала, что жизнь ее кончена, и все, что ей сейчас хотелось, — это скрыть от чужих глаз, что она оскорблена и стыдится случившегося, стыдится быть старой и обезумевшей от нагрянувшего несчастья и потери сына. Она укроется ото всех в Диммерстоуне и навсегда отгородится от мира.

―

Оставив мать и невесту, так странно решивших побеседовать наедине, Генри вприпрыжку несся по коридору. По-чему-то, хотя он был рад, что все может пройти мирно, его от этой встречи тошнило. В корзинке для писем на внутренней стороне входной двери он заметил несколько конвертов и вынул их. Одно письмо было на имя Люция, видимо от Одри, два счета для матери и два письма для него. Письма матери и Люцию он положил на столик и помчался к себе наверх в старое крыло. Стефани предстояло спать в вишневой комнате рядом со спальней матери. До чего необычно, до чего чудно. Он ли тайком проникнет ночью к ней, она ли к нему? Его возбуждал присущий всему этому оттенок святотатства, отвержения старинных запретов, чего-то зловещего. Но еще было и противно. Его мать оказалась достаточно великодушна, чтобы попытаться полюбить Стефани. Однако подобного триумфа согласия не случилось, Генри это видел. Он не собирался допускать, чтобы эти двое отравляли друг другу жизнь. Он уже смутно рисовал себе будущее. И в нем не было места для матери. Он решил завтра же ранним утром увезти Стефани обратно в Лондон. Внезапно он с волнением подумал, что, возможно, сегодняшняя ночь будет последней, проведенной им в Холле, перед тем как он покинет его навсегда, навсегда.