Местоположение города замечательное: По, устремляясь на север, делает здесь широкую и величавую дугу. Обходя церкви, я подумал, что люди в Пьяченце верят в старое высказывание: видеть — значит верить, ибо нигде я не встречал так много святых мощей, выставленных в стеклянных гробах. В склепе собора обнаружил кости святой Юстины, перевязанные красной ленточкой. Мощи святого Антония в церкви, носящей его имя, можно увидеть в подсвеченном гробу, под высоким алтарем, аккуратно уложенные в римскую погребальную урну. Останки святой Риты находятся в церкви святой Марии ди Кампания. На узких улицах можно встретить старые дворцы с окнами, наглухо закрытыми ставнями. Выглядят они невероятно мрачно, словно какой-то астролог, выживший со времен Ренессанса, до сих пор занят там своей таинственной работой, а может быть, там закрылся алхимик с ретортами и чучелом крокодила. Мне показали дворец, из окон которого выкинули на улицу тело убитого ненавистного Пьерлуиджи Фарнезе.

В конце концов, я увидел печень Пьяченцы. Оказалась она значительно меньше, чем я предполагал. Это начищенная до блеска бронзовая модель бараньей печени. Она покрыта загадочными этрусскими надписями, и выглядят они так, словно слепой человек тупым ногтем пытался нацарапать какую-то абракадабру. Не знаю, была ли бронзовая печень моделью, с помощью которой начинающих авгуров учили предсказывать по настоящей печени, или это было просто приношение в храм в качестве образца чьей-то необычайно информативной печени. Для меня эта модель стала доказательством технической сложности науки прорицания.

Когда читаешь дома в мягком кресле о жизни святого Колумбы, может показаться, что посещение в Апеннинах далекой цитадели Боббио — подарок Теоделинды и Агилульфа, — мероприятие, сопряженное со значительными трудностями. Ничуть не бывало! Из Пьяченцы я проехал тридцать миль до старинной горной обители. Оказалось, что там даже есть гостиница. В усыпальнице маленькой современной церкви стоит саркофаг, в котором, как уверяют, находятся останки ирландца. Как и все кельтские святые, он был добр, но вспыльчив и опять же, как кельтские святые, на многие столетия опередил святого Франциска в способности общаться с животным миром. Говорят, птицы слетались к нему и ждали, когда он их погладит, а белки уютно устраивались в складках его сутаны. Такую же любовь к животным выказывали многие ирландские святые, включая, конечно же, всеми любимого Колумбу, память о котором в Ирландии так же драгоценна, как и о святом Патрике. Когда Колумба почувствовал приближение смерти, он пошел попрощаться со старой лошадью, и, когда она потерлась об него головой, он ее благословил.

Когда Колумба явился в Боббио, был он уже немолод. Основав во время странствий по Европе большое количество монастырей, святой столкнулся с ужасной женщиной, Брунгильдой, которая, ради удержания власти в своих руках, сделалась сводницей собственного внука, короля Теодориха, и устроила для него обширный гарем. Святой разгневался и перебрался через Альпы. Добрая королева Теоделинда и ее муж подружились со святым в последние годы его жизни и отдали ему в распоряжение одну из своих уединенных гор.

Сокровища Боббио обогатили библиотеки Италии: ведь Колумба, как и другие образованные ирландцы той поры, был сведущ в классических науках и мог читать великие произведения на греческом и древнееврейском языках. Среди самых замечательных находок в Боббио — единственная из известных на сегодняшний день рукопись Цицерона «De Republica». Она несколько столетий пылилась в библиотеке Ватикана, пока кардинал Май не обратил однажды на нее внимание.

5

Примерно на полпути между Пьяченцей и Пармой сверните с Виа Эмилия на второстепенную дорогу и не пропустите деревушку Ле Ронколе, ведь здесь родился Верди. На обратной дороге в Парму и я решил туда заглянуть. В пути думал о художниках и деньгах. Похоже, что Верди заработал денег больше, чем любой другой музыкант, причем его увлекал и сам процесс накопления. Расхожее мнение о том, что гений выше земных забот, не всегда подтверждается фактами. Многие великие художники знали в деньгах толк. Леонардо да Винчи как-то раз попенял в письме герцогу Милана, напомнив, что заработок ему не выплачивался в течение двух лет. «Как бы ни рад я был создать шедевр и оставить его потомкам, — писал он, — но ведь я и на жизнь должен себе заработать». Проблема эта всегда встает перед гением: ни один мясник или бакалейщик не откажется выписать счет только потому, что клиент его — художник.

Леонардо, как и некоторые другие художники и архитекторы эпохи Возрождения, способен был скопить деньги и приобрести собственность. Когда ему было пятьдесят, он открыл в банке Флоренции счет на шестьсот золотых флоринов, а умер он придворным художником Франциска I в комфортабельной обстановке замка возле Амбуаза. К тому времени у него было четыреста дукатов во Флоренции, виноградники возле Милана и деньги во Франции, которые он оставил друзьям, слугам и на благотворительные нужды. Рафаэль тоже был сравнительно состоятельным человеком, когда умер в возрасте тридцати семи лет. Он купил себе дворец за три тысячи шестьсот дукатов. За исполнение обязанностей инспектора, отвечающего за реставрацию собора Святого Петра, он получал триста дукатов в год, а за каждую фреску на лоджии ему платили тысячу двести скудо. Его состояние, как говорят, оценили в шестнадцать тысяч золотых дукатов, из которых шестьсот было вложено в собственность. Еще одним гением, сумевшим скопить деньги, был Микеланджело. Он умер в восемьдесят три года, и в его неопрятной холостяцкой квартире в шкафу орехового дерева обнаружили восемь тысяч сто девяносто золотых дукатов, а около двухсот скудо небрежно были завернуты в носовые платки или брошены в кувшины и горшки. Челлини, как и Шекспир, тоже был способен позаботиться о своем материальном благополучии.

Перед заработками Верди, однако, все это меркнет. Он оставил после себя 282 000 лир, что можно приравнять к современному состоянию в полмиллиона лир. Как-то раз он написал о Лондоне: «О, если бы я мог остаться здесь года на два и увезти отсюда мешок, полный благословенных денег!» В зените своей карьеры, когда хедив заключил с ним контракт на написание оперы, приуроченной к открытию Суэцкого канала, Верди, прежде чем написать первую ноту «Аиды», запросил аванс в 30 000 лир. Быть может, такой подход шокирует романтично настроенных людей, полагающих, что художник должен быть безразличен к собственному благосостоянию и к благосостоянию зависимых от него людей, зато других такое поведение порадует. Эти люди восхищаются гением, умеющим постоять за себя в жестком мире.

Я выехал на спокойные деревенские дороги. Небо отражалось в ирригационных каналах, а листья тополей блестели, словно серебряные монеты. Каждый дюйм земли был обработан, и нельзя было пройти и десяти ярдов, чтобы кого-нибудь не встретить. Маленькие деревушки были такими же густонаселенными, как и в Англии. Приехав в Ле Ронколе, я увидел в палисаднике перед домом бронзовый бюст бородатого мужчины в отложном воротнике с аккуратно завязанной бронзовой бабочкой. Это, конечно же, был Верди, а позади — его родной дом, маленький, с низко нахлобученной крышей. Выражение лица композитора было суровым. Из сада он яростно глядел на почитателей своего таланта. Так, должно быть, он смотрел в свое время на равнодушных теноров Ла Скала. В лице его нет ни капли одухотворенности. Верди можно было бы принять за солдата Рисорджименто, политика или патриота вроде Кавура или Мадзини, а то и за известного инженера.