— Да, — ответил пан Константы, — почти на следующий день после получения телеграммы. Я хорошо помню: Главный вокзал, вечер, спальный вагон. Я видел ее тогда в открытом окне вагона в последний раз в жизни.

Он смотрел на лужу, на поверхности которой зыбились неясные тени наших силуэтов. Наконец он сдвинулся с места и пошел вперед, осторожно обходя воду.

Мы опять продолжали наш путь в молчании.

Мысли меня одолевали. О чем его спрашивать? О чем говорить? Я решил запастись терпением. В конце концов, он сам заговорил:

— Ей тогда оставалось жить чуть меньше тринадцати лет.

Я быстро подсчитал: пятьдесят второй год.

— Что же случилось? — спросил я.

— Автокатастрофа. Только… — он не закончил.

— Только что? — подхватил я.

— Только неясно, что было причиной аварии…

— Простите, — перебил я его, — где мы сейчас находимся? Во Франции или уже в Польше?

— Во Франции, мой дорогой, во Франции.

— Они после войны так и не вернулись?

— Нет, — ограничился он коротким ответом.

— Как случилась эта авария? Как она погибла?

— За рулем. Она сама вела машину и потеряла управление.

— Что же в этом неясного или странного?

— Основной вопрос: почему? На прямой, пустой дороге?

— Она ехала одна или… с кем-нибудь еще?

— Одна. Но Макс осматривал место происшествия.

— И что же он там увидел?

— Что машина не тормозила. Съехала на обочину и полетела вниз.

— Какой же вывод?

— Не действовали тормоза и система управления.

— Ну, хорошо, что же из этого следует?

— Что машину повредили намеренно.

— Зачем? Точнее, кто это мог сделать?

— В том-то и вопрос. Во всяком случае, он считал… он был твердо уверен… что она попала в ловушку. Приготовленную для него. Его хотели убить.

— И кто за этим стоял?

Пан Константы остановился и достал из кармана серебряный портсигар и коробку спичек. Потом аккуратно вытянул из-под резинки портсигара сигарету «Жевонт» и так же неспешно и бережно раскурил ее.

— Все, о чем я рассказываю, я узнал от Макса, — он с наслаждением выпустил струйку дыма. — И, откровенно говоря, не знаю… не знаю, что об этом думать.

— Почему?

— Послушай, — он быстрым движением сунул обратно в карман портсигар и спички и резко двинулся вперед, — тот француз, который помог ему бежать из Испании, позднее, во время оккупации, участвовал в движении Сопротивления. Их дороги снова пересеклись, и он привлек Макса к сотрудничеству. И все опять завертелось сначала. Всплыли старые дела, вернулся прежний мучительный кошмар провокаций и убийств. Под предлогом наказания изменников народа и коллаборационистов сводили старые счеты и мстили за полузабытые обиды. Круг сужался. Один за другим гибли люди из сотни француза, друга Макса, в том числе и ветераны гражданской войны в Испании. Наконец и его самого убили. Макс понял, что ему грозит смертельная опасность — следующая очередь его. И они бежали. Втроем. Немедленно. В горы. Куда-то под Межеве.

Ты читал «Победу» Конрада? Да, я тебя уже спрашивал об этом! Прочитай, обязательно прочитай! Все произошло опять как в том романе. Воплощенное зло этого мира, с отвращением отвергнутого, стучится в двери убежища, насильно заставляя принять вызов на поединок. Некий мистер Джонс, Рикардо, отвратительный Педро-громила: троица, рожденная темной звездой и посланная Шомбергом. Из зависти. Из подлости. Воплощенное зло.

Так, по крайней мере, представил мне ситуацию Макс.

Они прожили спокойно несколько лет, но где-то в пятьдесят втором году он снова почувствовал близкое дыхание погони. Однажды вблизи своего дома он заметил человека, с которым уже встречался в Испании. Темный, двуличный тип, от которого, как предупреждал Макса еще его французский друг, следовало держаться подальше. Максу тогда показалось, что тот специально выслеживал его, чтобы узнать адрес. Потом появились другие. Так, во всяком случае, считал Макс, а у меня нет других свидетельств. Однако есть основания думать, что у него тогда уже не все было в порядке с головой.

Он был уверен, что за ним следят и готовятся нанести удар. Все, что происходило вокруг, вызывало у него подозрения. Он никому не доверял, всюду ему мерещилась измена. Хотя, с другой стороны, некоторые объективные основания для этого были: тогда во Франции НКВД вело себя с поразительной наглостью. Людей похищали прямо на улице. Днем, у всех на глазах. Даже в центре Парижа. Некоторые случаи получили широкую огласку.

И, наконец, случилось то, чего он ждал и боялся. Эта автокатастрофа. Он воспринял ее как покушение. Подтверждение подозрений, что его держат на мушке. Не знаю, к какому выводу пришло следствие. Макс утверждал, что он сам изучил все обстоятельства аварии и следствие велось самым тщательным образом. Впрочем, как бы то ни было, но нервы после этой истории у него уже никуда не годились. Он превратился в совершенно другого человека. Мнительного. Раздражительного. Издерганного постоянными укорами совести. Маниакально осторожного и в то же время — безрассудного. Таким я его увидел, когда вскоре после смерти Сталина он вернулся с ней в Польшу.

— С ней? — не выдержал я.

— С дочкой, конечно… не с покойницей же! — с некоторым раздражением пояснил пан Константы. — С той пани, которая теперь преподает тебе французский.

— Да, конечно! Разумеется! — я постарался сделать вид, что у меня просто реакция запоздала.

— Ты понимаешь? — он снова остановился, на этот раз у начала лестницы, ведущей в подземный переход под железнодорожными путями. — Понимаешь, что он сделал? Там он чувствовал себя в опасности и приехал сюда, чтобы здесь найти убежище! В то время! Понимаешь? Ведь он знал, что здесь происходит! У него не могло быть никаких иллюзий!

Пан Константы жадно затянулся, потом бросил окурок под ноги, затоптал его и начал спускаться, осторожно переступая по скользким ступеням.

— Это свидетельствует о его психическом состоянии, — продолжал он немного спокойнее, — как результате «поединка с миром». Человек в здравом рассудке так не поступает.

Мы шли по темному туннелю среди испарений мочи и гнили. С невысокого потолка обильно капала вода.

— Да, это была болезнь, — вновь услышал я голос своего проводника, — разновидность нервного расстройства, в основе которого лежит неодолимая жажда опасности и страха, с ней связанного. Люди, страдающие этим заболеванием, в сущности, стремятся постоянно испытывать страх. Это действует подобно наркотику. Когда ничего угрожающего не происходит, они намеренно создают ситуацию, чтобы их иллюзорный мир нашел подтверждение в реальности.

У него всегда была склонность испытывать судьбу. Теперь, после всего, что он пережил, наступила деградация. Редкая отвага, ответственность за других людей, осторожность и дисциплина выродились в крайнюю безрассудность. В стремление к смерти.